Купить и скачать книгу на ЛитРес: https://www.litres.ru/roza-abramovna-shornikova/den-rozhdeniya-semi/
Попутный ветер мне махнет крылом,
И будет мне легко шагать вперед,
Покуда помнить буду я о том,
Что мне ответ держать за весь мой род…
Гл .1. ДЕД
1.
Тихон Матвеевич сидел на лавочке около Сельсовета, закрыв глаза и прижавшись к теплой бревенчатой стене. Огромные ступни в изрядно поношенных кирзовых сапогах, безмятежно раскинулись в разные стороны. Тихон Матвеевич, не открывая глаз, достал из одного кармана небольшой обрывок газеты и коробок спичек, из другого – щепотку табака, и ловко скрутил папироску. Он лениво подтянул к себе ноги, чиркнул спичкой и закурил. Потом медленно выпустил через нос огромную струю едкого дыма и снова занял первоначальное положение.
«Бабье лето…», – разморено подумал он, подставляя под ласковые полуденные лучи то одну, то другую небритую щеку. Он уже и не помнил, когда вот так нежился на солнышке. Хоть и длинное в деревне лето, с самых «февральских окон» до октябрьских заморозков, хоть и жаркое, только проплывает оно незаметно для тех, кто на земле трудится. Не то, чтобы солнышком побаловаться, взглянуть на него некогда. Разве только, когда сено сохнет, попросить его посильней пожарить, а когда пройдет сенокос – отдохнуть и уступить дождичку летнему, чтобы дать земле напиться, силы набраться.
Тихон Матвеевич улыбнулся своим мыслям, вспомнив, как на общем собрании только что образовавшегося колхоза сельчане единогласно выбрали его председателем. Вот страху-то было! Даже подумал, а не сбежать ли часом? Ну, какой он председатель? Благо, читать-писать умеет. Землю, конечно, знает, но, чтоб людьми управлять? А вот, поди же, ничего. Справляется. Да, вроде бы и не плохо справляется-то! Почти за десть лет колхоз на первое место в районе вывел. Опять же грамоты разные, почет. Вот, путевку предложили…
– Тихон Матвеевич! – громкий голос раздался над распаренным ухом председателя.
Тихон Матвеевич лениво приоткрыл глаза и снова их закрыл.
– А, Пашка, опять чего-то придумал? Завтра приходи, – Тихон Матвеевич отвернул голову в другую сторону.
– Не могу завтра, сегодня надо! – Пашка переступил на шаг в сторону, снова загородив председателю солнце.
– Вот настырный, ядрена-матрена! Чего надо-то? – он снова приоткрыл глаза.
– Расписаться надо! Таська, подь сюда!
Из-за дерева несмело вышла молодая девушка, смущаясь и теребя в руках перекинутую через плечо толстую русую косу.
– Тебе, что, тоже надо расписаться? – Тихон Матвеевич, прищурившись, пристально посмотрел на девушку. – С этим?
Он кивнул в сторону Пашки и привычным движением достал из кармана нехитрые табачные принадлежности.
– Что значит, «с этим»? – громко возразил Пашка, – я жених-то завидный! За меня любая пойдет!
Тася отпустила косу и выжидающе посмотрела на парня.
– Ладно, Таська! Это я – так. Не боись! На тебе женюсь. Сказал – точка!
– Да, благодетель! – Тихон Матвеевич выпустил очередную порцию дыма. – А жить-то как будете?
– Да что я без рук, что ли? Работать буду. Кузнец всегда нужен. Прокормлю. А там, может, еще на «механические» устроюсь. Не пропадем!
– Не пропадем, – ворчливо повторил председатель. – А сестру Таськину, Антонину, куда денете? Она одна не сможет.
– Так что теперь Таське из-за нее и замуж не выходить? – горячился Пашка. – С нами пусть живет. Не проест. Опять же лишние руки в доме. Все, какая-никакая польза!
Он подошел к девушке. Та смотрела на него влюбленными глазами, водя по щеке пушистым кончиком косы.
– Эх, молодежь, ядрена-матрена! Человек отдыхает, а им приспичило: распиши да распиши…
Тихон Матвеевич тяжело поднялся со скамейки.
– Ладно, уж, пойдем. Запишу вас.
2.
«Двадцать третье сентября одна тысяча девятьсот сорокового года», – бормотал Тихон Матвеевич, выводя буквы и заполняя графы в большой амбарной книге.
– Давай, жених, подходи ближе.
Он провел погрубевшим ногтем по строчке, где были записаны Пашкины фамилия имя и отчество, и в конце ее поставил жирную галку.
– Вот, здесь.
Пашка взял ручку, обмакнул в чернила и крупным, почти детским почерком вывел свою фамилию.
– Теперь – невеста, – почти торжественно произнес председатель.
Тася расписалась чуть ниже.
– Ну, что, молодые! Чего сказать-то вам? Жаль, родителей ваших нету. Порадовались бы, посоветовали что на жизнь-то. Вот, Таську с детства знаю. Пашка, ты у нас парень новый, но тоже, вроде бы, своим стал. Не считая Антонины, нету у вас никого на этом свете. А, вот оказывается, и есть теперь! Сегодня – вроде, как день рождения вашей семьи. Понял, Пашка! Семья, она вроде бы как живая. И рождение у нее есть, и жизнь, и смерть бывает. Только не все это чувствуют. А надо бы! Иначе трудно будет. Держитесь друг друга. Как пчелки. Вот, кажись, много их. У каждой своя сотка, свой цветок. А все равно вместе собираются. Потому что – семья! Слово это для вас теперь самое главное. И никуда теперь вам друг от дружки не деться. Понимаешь? И никого роднее нет. Ну, вот и все, молодежь. Как говорится, совет да любовь! Ступайте с миром!
– Спасибо, Тихон Матвеевич! Приходите завтра. Жена пирогов напечет, – Пашка уверенно кивнул в сторону Таськи.
– Вона, быстро освоился. Молодец!
– Тихон Матвеевич, правда, приходите! Извините, что отдохнуть не дали, Тася ткнулась носом в колючую щеку председателя и выбежала за дверь. Пашка поспешил за ней.
– Да, ладно уж, какой тут отдых. На счастье бы, а отдохнуть успеем, – Тихон Матвеевич опустился на стул и полез в карман за табаком.
3.
Они шли по деревне в обнимку. Теперь – можно! Теперь они – муж и жена. Чудно! Час назад были просто Пашкой и Таськой, обычными деревенскими молодыми ребятами, чуть раньше времени повзрослевшими от того, что детство и юность их пришлась на самые трудные для страны годы. Но, не смотря ни на что, такими безмятежными и счастливыми в своем молодом задоре. Что же изменилось? А, может, ничего и не менялось? Просто – игра?
Нет! Это – не игра! Это – они! Их семья. И их новая жизнь. А какой она будет? Этого не знал никто. Ни Павел, ни Тася, ни Тихон Матвеевич. Никто!
И никому этого знать не дано. А иначе, зачем тогда жить, если знать наперед, что будет? Тогда можно было бы просто отмечать те вешки, которые прошли сегодня и смотреть «расписание на завтра». И никакой «работы над ошибками». Но, как же тогда научиться их не делать, эти ошибки? И к чему стремиться? И как любить? И что ненавидеть?
Гл. 2. ЛИЛЯ
1.
– Поехали, Олег!
Лиля захлопнула дверцу машины и удобнее устроилась на заднем сиденье.
– Поехали, Лилия Андреевна. До полуночи дома будем! – он повернул ключ зажигания и тихонько стал напевать старую мелодию: «от Питера до Москвы…»
«Да», – думала Лиля. – «Сколько же раз за последнее время я ездила по этой дороге от Питера до Москвы? Раз десять? Нет, наверное больше. Так, филиал открыли два года назад. Раз в квартал, плюс… А, да, не все ли равно? – остановила себя Лиля. – Красота-то какая! – перевела взгляд за окно.
Заканчивался сентябрь. В этом году он был теплым. И, как всегда, ярким. Такое разноцветье может быть только в сентябре. Деревья стояли в ослепительных одеяниях, каждое – в своем, сшитом осенью только для него. От этого смешения красок веяло такой силой и тягой к жизни! «Бабье лето», – подумала Лиля.
Она почему-то не любила это словосочетание. От него веяло какой-то стариковской безвозвратностью. А ведь осень – это не угасание, не покой, а всплеск, взрыв! Взрыв энергии и красоты! Совершенно конкретное воплощение всего прекрасного, что зарождалось и росло в своем великолепии долгие весенние и летние месяцы. Это – момент, когда уже невозможно сдерживать безумный напор этого сумасшедшего танца природы. Нет, осень – это как завершающий аккорд одного произведения. А за ним будет пауза и родится нечто новое, еще более красивое и совершенное.
– Лилия Андреевна, за штурвал? – спросил Олег, глядя на нее в зеркало.
Лиля любила водить машину, и у нее это хорошо получалось. Но за руль своего «Пежо» в последнее время приходилось садиться очень редко. Поэтому в дальних поездках они с Олегом делили трассу пополам.
– Пожалуй, сегодня не стоит. Устала очень.
– Отдыхайте, Лилия Андреевна.
– Сейчас, только детям позвоню.
Она достала мобильный телефон.
– Юлечка, здравствуй, дорогая! Как там у вас?
– Мамуля, привет! У нас все хорошо! Я уже из института пришла. Мам, у нас сегодня такая тема интересная была! Сейчас расскажу!
– Милая моя, я приеду и ты мне все подробно расскажешь! Хорошо?
– Хорошо, хорошо! – не унималась Юля. – Сейчас за ребятами пойду. Ты не волнуйся! Мамуля, ты не забыла, нам завтра к бабушке ехать!
– Ну, как я могу забыть? На машине поедем. Мы с Олегом уже договорились.
– Здорово! На машине лучше, чем на поезде! Я ребятам вещи соберу. А ты подарки купила?
– Не всем пока. Посмотрю еще по дороге.
– Ну, счастливого пути! Приезжай скорее! Мы тебя ждем!
– Мы уже едем! – ответила Лиля. – Целую вас. Ложитесь спать, я буду поздно. Пока!
Лиля выключила телефон и, откинув голову на спинку сиденья, закрыла глаза.
Колеса с легким шуршаньем скользили по серому асфальту. Машина раскачивалась в такт неровностям дорожного покрытия. Приглушенно и монотонно урчал мотор.
– Олег, у тарелочек не забудь остановиться.
– Не беспокойтесь, Лилия Андреевна, остановимся!
2.
«Тарелочками» Лиля называла торговые ряды, которые выстроились прямо у дороги. Здесь продавали посуду. Глиняные и фарфоровые сервизы, тарелки, кружки, бокалы, вазы. Недорогие и, чаще всего, с аляпистым ярким рисунком. Но Лиле почему-то доставляло удовольствие бродить среди всей этой безвкусицы. Сначала просто рябило в глазах, потом взгляд начинал что-то выделять из этой однообразной массы, а потом это «что-то» начинало нравиться. Каждый раз Лиля привозила отсюда какую-нибудь незамысловатую вещицу.
Машина плавно припарковалась у обочины дороги.
– Лилечка, здравствуйте! – зычно прокричала продавщица, едва завидев Лилю.в ослепительных одеянияхябре.. сентябре..
– Здравствуйте, Валентина, здравствуйте, – Лиля подошла ближе. – Что у вас новенького?
– Да сколько угодно! – широко улыбнулась та ярко накрашенными губами, показывая рукой на запыленную посуду.
Ассортимент тут почти не менялся. Но таковы правила жанра: покупатель должен спросить, а продавец должен продать.
Сегодня перед Лилей стояла довольно трудная задача: нужно было купить подарки для всей семьи. В общем-то, она и не рассчитывала купить все подарки именно здесь, разве что «именные» кружки, которые сейчас уже совсем не диковинка. Нет, кружки – это уже не интересно. Что же взять, что взять…?
Лиля не спеша переходила от одного стеллажа к другому. Нет, похоже, с прошлого раза ничего нового не добавилось.
– Лилечка, посмотрите вот это! Пойдет? – Валентина держала в руках картонную коробку.
Она открыла крышку и вынула изящный кофейник. По бокам его в синих тонах был изображен старинный замок. Формы кофейника, на удивление были очень пропорциональными и даже элегантными.
– Тут еще сахарница, сливочник и две чашечки с блюдечками.
– Красиво, – Лиля открыла синюю крышечку и заглянула внутрь кофейника.
– На днях привезли. Приберегла, как чувствовала, что вы приедете, – Валентина пытливо заглянула ей в глаза.
– А вы, оказывается, прорицательница, – улыбнулась Лиля, доставая кошелек.
Она отсчитала сумму, чуть большую, чем была указана на коробке и протянула деньги продавщице. – Спасибо!
– Пользуйтесь на здоровье! Приезжайте еще.
– Конечно, приеду. До свидания.
«Ну, вот, еще один есть. Завтра по дороге еще купим».
– Что Лиля Андреевна, не зря останавливались? – Олег широко распахнул перед ней дверцу машины.
– Ничего в этой жизни не бывает «зря», Олежек! – Она аккуратно положила коробку на сиденье рядом с собой. – Поехали!
Гл. 3. АНТОНИНА
Сегодня Антонина решила сделать генеральную уборку. В доме и так всегда был полный порядок, но Тоня постоянно придумывала себе дела. Жили они с сестрой Таськой в старом отцовском доме. Соседские мужики помогали, чем могли. Кто доску подобьет, кто крышу починит. Свет не без добрых людей, как говорится. А так, по хозяйству, девушки управлялись сами.
Тоня была младшей. На несколько минут. Но этих минут хватило, чтобы нерасторопная акушерка ее вначале не заметила, а потом и вовсе уронила. И сделала на всю жизнь калекой.
Росла она маленькой, хрупкой девочкой. Говорить начала намного позже своей сестрички-блезняшки. И ножка одна была чуть короче другой. А потом – еще беда. Где-то годикам к трем на спинке появился небольшой горбик, который с возрастом все увеличивался и делал ее похожей на гороховый стручок. В школе ее так «стручком» и дразнили, если, конечно, Таська не слышала. Потому что, слово это, сказанное в адрес сестры, приводило ее в такую ярость, что обидчики сразу же разбегались в разные стороны.
Когда девочки закончили «семилетку», родители уехали на заработки, да так и сгинули в необъятных просторах Севера.
Продолжать учебу в городе было некогда. Остались в деревне. Тася на ферму пошла, а Антонина по хозяйству хлопотала.
Так и жили бы, если бы не этот Пашка. «Ох, окрутит он Таську, как пить дать, окрутит», – грустила Тоня. – «Столько девок вокруг, закрыв глаза, за ним побежали бы. Так, нет. Таська ему понадобилась! Конечно, Таська у нее – красавица! Коса, вон какая, почти до пят. Добрая, умная. А он что? Детдомовский, ни кола, ни двора. Да это бы еще полбеды. Шаловливый больно, балабол, одно слово. Ни одной юбки не пропустит. Да и Таське, вроде бы он приглянулся. К Пантелемонихе сходить, что ли? Может, отвадит?»
Тоня, стоя на коленях, сосредоточенно терла одну и ту же половицу, перебирая в уме, что можно было бы еще предпринять, чтобы отлучить этого несносного Пашку от сестры.
Она поднялась с колен, прополоскала в ведре тряпку и с силой отжала ее. «Надо воду сменить», – подумала Тоня, взяла ведро и вышла на улицу.
– О, господи, что же это делается-то? – воскликнула Тоня, увидев с крыльца подходящих к калитке Тасю с Пашкой. – Совсем сдурел парень! Средь бела дня, в обнимку! Ни стыда, ни совести нету!
– Тонечка, это – мы! – завидев сестру, громко крикнула Таська.
– Радость-то какая, только этого дурня мне здесь и не хватало, – проворчала Тоня и, прихрамывая, спустилась со ступенек.
Она вылила воду под огромную яблоню, поставила ведро на землю и стала вытирать руки о передник. Таська и Пашка расположились на лавочке около крыльца. Они сидели, прижавшись друг к другу. Пашка одной рукой обнимал девушку, а другой – нежно перебирал ее, уже успевшие загрубеть от тяжелой работы, пальцы.
Тоня со вздохом отвернулась, взяла грабли, которые были прислонены к дереву, и начала собирать сухие листья.
– Тонечка, оставь ты это. Иди к нам!
– Вам и без меня хорошо, – Тоня яростно скребла пожелтевшую траву, внутренне почувствовав, что произошло что-то непоправимое.
– Нет, Тонечка, – Таська подбежала к ней, – мне без тебя очень плохо!
Она отставила грабли в сторону и обняла сестру.
– Как же мне без тебя-то? – Таська крепко прижала ее к себе, проведя рукой по уродливой спине.
– А как же он? – кивнула Тоня на Пашку.
– И без него не могу, – Таська посмотрела на парня. Потом снова повернулась к сестре, – расписались мы. Муж он мне.
– Как муж? – Тоня отступила на шаг и посмотрела ей в глаза. – Когда? Зачем ты?
– Люблю я его. Он – хороший. Поверь мне, Тонечка!
– Мне-то что? Тебе жить, – вдруг как-то смиренно произнесла Тоня, и повысив голос уверенно добавила, – только знай, Таська, в обиду я тебя не дам!
– Милая ты моя, дорогая моя сестричка! То я тебя защищала, а теперь – ты меня. Только от Пашки не надо защищать. Он – свой, понимаешь? Наш. Я такая счастливая!
Они подошли к скамейке. Пашка сидел, закинув ногу на ногу, лихо потягивая папироску.
– Ну, что, наговорились? – сказал он, вставая навстречу девушкам.
– Смотри, Пашка! Не балуй! – Тоня сурово посмотрела на него снизу вверх.
– У тебя побалуешь, – Павел обнял прижавшуюся к нему Таську.
– А я тебе не пугало. Ты вон за Таськой смотри. Ладно, пошли в дом. Ноги вытирай! Да окурки где попало не раскидывай!
– Не буду, Тонечка!
– Какая я тебе Тонечка? Нашелся шустрый какой.
– Ладно, Тонечка, не сердись. Привыкнет. Все будет хорошо. Пойдем, Пашенька, – ласково проговорила Таська.
– Посмотрим, посмотрим, – не унималась Антонина, расставляя по местам стулья и расстилая на чистый пол домотканые половики. – Сейчас на стол соберу. Проголодались, поди.
Тарелки и рюмки поставили прямо на выскобленный добела стол. Посередине дышала горячим ароматом огромная чугунная сковорода с жареной картошкой и грибами. Рядом в алюминиевых мисках лежали овощи с огорода и прошлогодние соленья.
Тоня достала из шкафчика бутыль домашней «сливовки» и наполнила граненные маленькие рюмки. Все молчали.
– Тонь, ты б поздравила нас, что ли? – протянул Пашка,крутя в руке рюмку с вином.
– Правда, Тонечка, скажи что-нибуь, – в тон ему проговорила Таська.
Тоня взяла свою рюмку и встала. Потом смутившись за свой маленький рост, снова села на стул. Посмотрела на сестру, перевела взгляд на Павла. «А, вроде бы, и ничего, симпатичный. Может и сладится все. Дай-то, Бог!»
– Да, ладно, чего уж тут говорить. Живите, коль надумали. От родителей наших благословляю вас!
– Спасибо! – в один голос отозвались молодые.
Все выпили.
– Ешьте, пока горячее, – Тоня принялась раскладывать по тарелкам картошку. – Знала бы, пирогов напекла. Эх, не такую свадьбу хотела Таське устроить!
– Вкусно как! – проговорила Таська, поддевая на вилку и отправляя в рот маленький опенок, – а пирогов завтра напечем, Тихон Матвеевич придет, девчонок позовем.
– И Ваську с Гришкой надо позвать. Дружки, как-никак.
– Про дружков забудь! – Тоня вновь приняла строгий вид, – какие теперь дружки? У тебя жена есть!
– Тонечка, ну, что ты? Пусть придут. Веселее будет!
– А, как хотите. Дело ваше! Давай еще выпьем!
– Вот это по-нашему! – оживился Пашка.
Они выпили. Тоня поставила на стол рюмку и посмотрела на сестру. Русые волосы, выжженные жарким летним солнцем, мягкими волнами вились вокруг разрумянившегося лица. Глаза излучали бесконечную любовь и счастье!
Тоня встала, подошла к комоду и вытащила из ящика маленькую резную шкатулочку. Она открыла ее и достала оттуда колечко. Такое тоненькое, как ниточка, что казалось, вот-вот порвется. Затем подошла к Пашке.
– На, надень жене. Так положено. Серебряное оно. В городе купила.
Пашка неуклюжими пальцами взял кольцо, зачем-то повернул его другой стороной и надел на безымянный палец правой руки Таськи.
– Ну, вот, теперь – так! – Тоня вернулась на свое место, взяла рюмку и залпом выпила. – Ох, и горькая, зараза! – сказала она, поставив рюмку на стол. Потом подняла глаза на молодых, – горько мне. Горько!
Пашка нежно поцеловал Таську. Напряжение немного спало. Молодость и вино сделали свое дело. Пашка рассказывал про свой детдом. Вспоминали смешные случаи из деревенской жизни. Вечер пролетел нзаметно.
– Ну, все, спать пора, – сказала Тоня, собирая со стола, – завтра дел много.
Таська с Пашкой смущенно переглянулись.
– Вы здесь располагайтесь, а я в сени пойду. Потом решим, как размещаться будем. Мне, Пашка, привыкнуть к тебе еще надо. Спокойной ночи! – и она вышла из дома.
Гл. 4. БАБА ТАСЯ
Таисия Петровна открыла глаза. За окном было еще совсем темно. Прямо напротив окна среди ярких звезд висел молодой месяц. Желтый, сочный такой. Почему-то вспомнилась заставка к детской телевизионной передаче. Там на таком же рожке месяца раскачивался маленький полосатый тигренок. Он сидел на нем, скрестив ножки и свесив вниз длинный-длинный хвост. Смешной такой, словно хотел зацепиться своим хвостом за что-нибудь, чтобы не упасть. Таисия Петровна улыбнулась, вспомнив, как перед сном внучки всегда бежали к ней: «Баба Тася! Баба Тася, сказка начинается!» Они сажали ее между собой. И она смотрела, хотя дел было – непочатый край.
Таисия Петровна снова закрыла глаза. «Внученьки мои, Лялечка, Лилечка. Двойняшки, а совсем не похожи. Ни внешне, ни характером. Особенно, по молодости. И не скажешь, что сестры родные. Лиля – та гордая, заносчивая всегда была. А Лялечка – сама простота. И не было меж ними тепла сестринского. Месяцами могли не видеться. Не то, что у них с Тонечкой, царство ей небесное! – Таисия Петровна тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок.» – «Слава Богу, что сейчас меж внучками все наладилось! И то хорошо!»
«Тик-так, тик-так…», – ходики на стене мерно отстукивали секунды. «Сколько же лет этим часам?» – ни с того, ни с сего подумалось Таисии Петровне. – «Еще Андрейка был маленьким. Все сторожил, чтобы кукушка не улетела. Теперь она уже и не кукует вовсе, а часы – ходят себе. Время отмеряют, а сами не стареют. Тик-так, тик-так…не уснуть теперь никак…», – Таисия Петровна села на кровати.
Ох, уж эти бессонные ночи… О чем только не передумаешь, чего не переберешь в памяти, с кем не поговоришь, тихо, без слов. Сама спрашиваешь, сама отвечаешь. За всех. Бессонное время течет медленно. Мысли то разбегаются в разные стороны, то возвращаются, перебивая друг друга, неожиданно всплывая из самых дальних уголков, чаще всего, восстанавливая в памяти то, о чем хочется забыть вовсе и не вспоминать никогда. Почему бессонные мысли такие навязчивые, такие тягучие, такие прилипчивые?
Таисия Петровна выпила несколько глотков воды из стоящего на тумбочке около кровати стакана и снова легла.
«Тонечка, сестричка моя родная!» – снова подумалось ей.
Как они с сестрой берегли друг друга! И, когда остались одни, без родителей. И потом, когда появился Пашка. Тоня тогда ничего никому не сказала, в город уехала. Решила, что помешает молодым. Дом-то маленький. Комнатка да сени. Вот, чудная, ей-Богу.
Таисия Петровна вспомнила, как бегала по всему городу, искала ее. Нашла на вокзале, замерзшую, маленькую такую, беззащитную. Как они плакали прямо там, на огромной деревянной лавке, среди снующих пассажиров, чемоданов, тюков, узлов. А Пашка стоял в сторонке и не вмешивался. Ждал, пока наплачутся.
А потом все вместе поехали домой. Хороший он был…
«Пашенька», – прошептала Таисия Петровна и крепко зажмурила глаза. Как-то сами собой появились слезы. Они скатывались по изъеденным временем щекам, омывая и наполняя каждую морщинку живительной влагой памяти.
«Чего это я», – Таисия Петровна приподнялась на локте и достала из-под подушки носовой платочек. «Столько лет прошло, о-хо-хо», – она вытерла глаза дрожащими пальцами. Потом аккуратно сложила платок и положила его на прежнее место.
«Ладно, Пашенька, не серчай на меня. Уж, больно я тебя любила», – Таисия Петровна медленно опустила голову на подушку и натянула на себя одеяло. – «Завтра – наш день. Не забыла я твой наказ. Через всю жизнь пронесла. Детям передала. А помру, так их дело: помнить, или нет. Но, пока я жива…» – она закрыла глаза, – «пока жива…»
Гл. 5. МАКАР САВИЧ
1.
Большие деревянные сани легко и размашисто катились по широкой просеке. Зима в этом году была снежная, пушистая. Нетронутая белизна снега оттеняла черную сухость стволов и игольчатую зелень раскидистых елей. Махровые белые треугольнички, словно пуховые платочки, лежали на красных кистях рябин солнце светило оттуда, из-за леса, пронизывая своими лучами все, что было между ним и землей. И лес оживал. Он танцевал. Это был медленный фокстрот. Нет, вальс. Да! Зимний вальс! На белоснежном паркете. Под аккомпанемент яркого, сияющего солнца и свежего ветра строгие высокие сосны и божественно стройные ели, взяв друг друга за хвойные руки, кружили в прозрачной морозной свежести, придумывая все новые и новые «па». Лица красавиц – под белой вуалью, плечи присыпаны снежною пудрой, глаза томно прикрыты длинными зелеными ресницами… Необыкновенный искрящийся праздник, отражающийся в каждой снежинке, в каждой льдинке, в каждой частичке этой зимней сказки…
«Что-то Буян прихрамывает. Подковать надо», – тревожно подумал Макар Савич.
Он сидел, полуразвалившись в санях, свободно держа в руках поводья и совершенно не замечая ни солнца, ни, бежавшего вдоль дороги, леса. Это был мужчина лет сорока. Черная окладистая борода делала его похожим на цыгана. Большой рост и всегда насупленный, из-под широких бровей, взгляд добавлял к его возрасту, как минимум, еще лет пять.
Жил он на своем хуторе одиноко, если не считать рябого Федьки. Как-то в городе помог Федька телегу из ямы вытащить, да так и увязался за ним. Батрак не батрак, а, так, помощник в доме.
Хутор Макару Савичу достался от отца. В двадцатые, в разгар всеобщей коллективизации, отца с матерью, как и несколько других семей, объявили «кулаками». Приговор обжалованию не подлежал и означал только одно: выселение. Выселение туда, где все было неизвестно: и место жительства, и возможность возвращения, и, в общем-то, возможность продолжения самой жизни.
Для Макара, активиста местной комсомольской ячейки, такой поворот событий был неожиданным. Сколько раз он в составе специальной бригады, ходил на «раскулачивание». А тут – собственные родители. Нет, не мог Макар с этим смириться! «Отказываюсь я от них, и точка!» – объявил он всем на комсомольском собрании.и заявление соответствующее написал. Мол, не родители они мне больше, «кулаки» проклятые! Товарищи его тогда поддержали: «Молодец, Макарка! Мужик! Нечего «кулацкой сволочи» нашу землю топтать!»
И домой он тогда не пошел. Остался ночевать в прокуренной маленькой избенке, где проходило собрание. Обида на отца переворачивала все внутри. Ну, почему он не может как все? Отдал бы по-хорошему. И работал бы вместе со всеми, на равных. Вон колхоз какой будет! Сколько добра собрали! Свезли со всей округи. Богатый будет колхоз! Чего не работать-то?
На третью ночь прибежал Петька, младший братишка. Неловко остановился в дверях.
– Петька! – обрадовался Макар брату, – Петушок мой маленький! Проходи!
Петька сделал шаг навстречу и остановился.
– Ты чего? Или послал кто?
– Ага, того, – Петька шмыгнул носом, – папаня послал. Чтобы ты пришел сегодня.
– Папаня послал, – зло проговорил Макар, – понадобился, стало быть. Вспомнил о сыне.
– Уезжаем мы завтра, Макарчик, – Петька снова громко шмыгнул и бросился к брату.
– Как завтра? Ведь через неделю должны были! Из города еще распоряжения не было.
– Не знаю, папаня сказал, что завтра. Попрощаться хочет. И мамка тоже плачет, – из глаз мальчугана полились слезы.
– Ну, ладно, ладно, не реви. Пойдем, пока никто не видит.
Они вышли из избы и огородами стали пробираться к хутору.
– Макарчик, а разве это тайна – с мамкой попрощаться? – глазенки Петьки светились в темноте, как у маленького котенка.
– С мамкой – нет, не тайна.
– А с папаней – тайна? Да?
– С папаней, – Макар чуть замедлил шаг, – не знаю, Петька. Получается, что так.
– А может, ты с нами поедешь? Мамке, ох, трудно без тебя будет, – как-то по-взрослому сказал Петька.
– Нельзя мне с вами, Петушок, – Макар ласково посмотрел на брата, – а мамке ты поможешь. Я на тебя надеюсь.
– Ладно, нельзя, так нельзя, – согласил Петька. – Я справлюсь. Только и папане без тебя тоже плохо будет.
Макар на это ничего не ответил.
Никто не знал, о чем говорили отец с сыном в ту последнюю ночь перед отъездом. Никогда не забудет Макар, как голосила мать и руки к нему протягивала, как осадил ее отец, и крик ее прервался на самой высокой ноте и затерялся в вязкой дорожной пыли…
Макар остался. И хутор остался, и конюшня, что отец своими руками построил. И лошади остались, за которыми Макар детства ухаживал, знал каждую с рождения. Только считались они теперь колхозными, но конюшня стояла на прежнем месте, и Макар Савич был на ней конюхом.
Комсомольский возраст прошел, но в партию вступать Макар Савич не торопился. Так и жил. Работал колхозным конюхом на своей собственной конюшне и жил один в доме, экспроприированном Советской властью у его же собственного отца.
Односельчане к нему относились по-разному: одни недолюбливали, другие ненавидели. Но все сторонились. Побаивались его хмурого вида, крутого нрава, горячей руки.
2.
«И как я не доглядел, дурья башка?» – ругал себя Макар Савич. – «Ты уж потерпи, Буянушка! Потерпи, дорогой! Недолго осталось».
Он совсем ослабил поводья. Буян только покосился умным коричневым глазом на голос хояина, но бег не прервал. Дорога была ему хорошо знаком а, а подкова… Ладно, что там подкова? Поставит ему хозяин новую, и отдохнуть даст, пока нога заживет. Слишком хорошо они понимали и любили друг друга.
«Гляди-ка, кто-то в Осеевку свернул», – Макар Савич повернул голову в сторону санного следа, ответвившегося от главной просеки к соседней деревне, и четко выделявшегося на ровном полотне белого снега. День сегодня был солнечный, бесснежный, поэтому сказать, как давно проехали сани, было нельзя. Да, собственно, Макар Савич и не задумывался над этим. Все его мысли были о Буяне. «Сейчас распрягу тебя и к Гришке пойдем», – снова обратился он к коню. – «Он быстро все сделает. Не ушел бы только. Пока придет-то, гляди, поздно будет. Да, в случае чего, из дома позову. Гришка пойдет, уважит». Пашку, помощника кузнеца, Макар Савич в расчет не брал. Недолюбливал он его. Балабол, задиристый больно. Ему бы за девками бегать, а не молотом махать. Молодой еще, неопытный. Не мог ему доверить своих коней Макар Савич.
«Вот-те, на! Никак сидит кто. Примерз, что ли?» – Макар Савич даже привстал в санях, вглядываясь в быстро спускающиеся на лес сумерки. Буян снова покосился назад, почувствовал, как натянулись поводья.
Впереди около большого дерева прямо на снегу действительно кто-то сидел. Макар Савич подъехал ближе и остановил коня.
– Эй, малец! Ты чего расселся-то? Чай, не лето!
Паренек попытался что-то ответить, но у него получилось только слабо пошевелить рукой.
Макар Савич вылез из саней и подошел к дереву.
– Да ты синий весь! Господи, откуда ты здесь взялся-то?
Паренек закрыл глаза и начал заваливаться набок.
– Эй, эй, не дури! Ты чего? – Макар Савич хлопнул себя по бокам и подхватил его на руки. – Ладно, потом расскажешь. Растереть бы тебя, да ничего под рукой нету.
Он уложил мальчика в сани и накрыл большим овчинным тулупом, который всегда брал с собой в дорогу.
– Ничего, малец, не тужи! Помереть не дам. Вот за раз доедем, разотру, как положено, потом в баньке попарю. Обойдется. А-ну, Буян, дорогой, не подведи! Гони, родной! Гони шибче! Опоздаем – худо будет!
Конь, услышав взволнованный голос хозяина, прямо с места рванул крупной рысью и понесся по накатанной просеке, оставляя за санями высокий шлейф искрящегося снега.
3.
– Федька! Где тебя носит, чертяка? – Макар Савич спрыгнул с саней и подхватив на руки завернутое в огромный тулуп обмякшее тело ребенка, побежал в дом.
– Здеся я, Макар Савич! Чего надо-то? – словно из-под земли появился Федька.
– Здеся, здеся! Спирту давай! Баню растопи! Мальца, вон, привез замороженного.
– Это я мигом, – Федька бойко выбежал из комнаты.
– Сейчас, сейчас, – приговаривал Макар Савич, расстегивая тонкое пальтишко и расшнуровывая старые, почти сносившиеся ботинки. – Кто же в такую пору в этом ходит-то? Так и в городе замерзнуть недолго, а в лесу, на дороге и подавно. Ба! Да ты – девка, что ли? – Макар Савич тупо уставился на уже заметно округлившиеся груди, показавшиеся из-под расстегнутой мужской рубашки. Он на секунду замер, потом растерянно повернулся к появившемуся рядом Федьке.
– Чего вылупился, дурень! Титек не видал? Спирту давай!
Макар Савич налил в огромную ладонь спирта и принялся обеими руками растирать упругое девичье тело.
Гл. 6. ЛЮБАША
1.
Сил идти уже не было. Ноги промерзли так, что казалось, пальцы стали стеклянными. Чуть тронешь, и разобьются вдребезги. Старое пальтишко насквозь продувалось ветром. Да еще этот блестящий снег. До рези, до лоты в глазах. «Господи, не могу больше», – Люба сошла с наезженной части дороги и устало опустилась прямо на снег у старой раскидистой ели.
Она смотрела и ничего не видела перед собой, кроме нестерпимо ярких разноцветных переливающихся искорок. Как же их много, бесконечно много…
Люба прищурила глаза, и искорки расплылись в радужные круги. Нет, лучше уж совсем закрыть глаза.
Еще утром ей казалось, что она готова идти пешком куда угодно, лишь бы подальше от вечно пьяных отца с матерью. Как она устала от этой грязной брани, ругани и побоев. Мысль о том, чтобы сбежать в деревню к тетке Пелагее, зрела давно. Но все думала, что обойдется. Одумаются. Но время шло, а ничего не менялось.
После очередной попойки, когда отец набросился на нее с огромным кухонным ножом, Люба не выдержала. Накинув пальтишко, она выбежала из дома, даже не успев взять с собой маленький узелок с вещами, который давно уже был приготовлен для подобного случая. Она не знала, как доберется до деревни. Даже не думала об этом. Знала только, что обратно не вернется никогда.
Лес начинался прямо за городом. Люба бежала без остановки, пока не оказалась на широкой просеке. Только сейчас она замедлила бег и осмотрелась вокруг.
День был безоблачный, солнечный. Лес стоял, словно покрытый мелкой алмазной пылью, переливающейся на солнце всеми цветами радуги. Сердце наполнилось такой радостью, что захотелось вдруг поднять вверх руки и громко закричать: «а-а-а!»
– Ты чего орешь, девонька? Горе какое?
Люба оглянулась. Она и не заметила, как сзади подъехали сани. Небольшой мужичок с растрепанной бородкой участливо глядел на нее.
– Случилось чё, говорю?
– Нет, – смущенно проговорила Люба, отступая в сторону и освобождая дорогу.
– Далёко собралась-то?
– В Николаевку. Тетка у меня там.
– В Николаевку, говоришь? В такой-то амуниции? – Мужичок оглядел ее с ног до головы. – Не дойдешь. Замерзнешь.
– Может, подвезете, а? – Люба пытливо посмотрела на него.
– Может и подвезу. До развилки. Мне-то – в Осеевку.
– Хоть так. А там я сама дойду.
– Садись, горе горькое. Хоть сеном ноги прикрой, все теплее будет. Но, пошла, родимая! – Он цокнул языком и слегка тронул кнутом старую пегую лошадь.
Еще сидя в санях, Люба поняла, что замерзает. Она попыталась как-то согреться, пробуя шевелить руками и ногами. Потом, сжавшись в комок, задремала. Ей снилось, словно она в белом-белом платье летает над белой-белой снежной равниной, а с неба сыпется белый-белый пушистый снег. И все мерцает, блестит и кружится в каком-то призрачном танце. И ей тепло. Даже жарко! «Чудно! Столько снега, а совсем не холодно!» и снова взлетает ввысь и погружается в эту пуховую снежную перину. «Чудно!»
– Девонька, просыпайся! Приехали, – голос старика раздался, как удар молнии над головой.
Люба открыла глаза. Ноги и руки не хотели слушаться. Она еле вылезла из саней.
– А-то, может, к нам поедешь? Замерзнешь одна на дороге. Здесь редко ездют.
– Нет, спасибо, – тихо проговорила Люба. – Мне к тетке надо. Как-нибудь дойду.
– Ну, как знаешь, – старик сочувственно покачал головой и развернул лошадь в сторону от просеки.
2.
Макар Савич зашел в комнату, стараясь ступать тихо, чтобы не заскрипели половицы. Девушка лежала на большой кровати. После всех процедур, которые проделал Макар Савич, она крепко спала, смешно, по-детски, приоткрыв рот. Щеки ее раскраснелись и яркими пятнами выделялись на фоне ситцевой наволочки, одетой на огромную пуховую подушку. Коротко подстриженные светлые волосы тонкими прядями прилипли ко лбу. Руки свободно лежали поверх добротного лоскутного одеяла. Макар Савич невольно залюбовался: «хороша, Любаша!» Почему «Любаша»? Он и сам не знал. Так, как-то само собой пришло на ум это имя, словно из сердца вырвалось.
Видимо, под пристальным взглядом Макара Савича девушка пошевелилась и немного приоткрыла глаза. Потом, повернувшись на бок, устроилась поудобнее и снова их закрыла. Вдруг резко села на кровати.
Она осмотрела комнату и, переведя взгляд на Макара Савича, тихо спросила:
– Я жива? Или мне это снится?
– Жива, жива, – улыбнулся Макар Савич ее детской непосредственности, – еще как жива! Опоздай я немного, кто знает… Вот тебе одёжа, встать-то сможешь?
– Смогу, – Люба вытащила голую ногу из-под одеяла и тут же спрятала ее обратно.
– Ладно, одевайся, я пойду. Тебя как зовут-то? – обернулся он уже в дверях.
–Люба, – ответила та, еще больше натягивая на себя одеяло.
– Вона, как, Люба, – повторил Макар Савич. – Любаша, стало быть, – и он вышел из комнаты.
Гл. 7. ДЕД
1.
Тоня устало опустилась на землю прямо между грядками. Тыльной стороной ладони сдвинула косынку назад, на затылок. В глаза сразу ударил яркий солнечный свет. Тоня зажмурилась и подставила лицо под его теплые лучи. Как же болит спина. Ох, этот проклятый горб. Не дает покоя. Ноет и ноет. Ни вниз наклониться, ни сверху что-то достать. Тоня попыталась погладить рукой онемевшую спину.
Отсюда, снизу, огород казался дремучим лесом. Только цвет – такой нежный, зеленый, даже у сорняков. А сорняков нынче – прорва! Дай волю – все заполонят. Тоня взяла в руку молодую огуречную плеть, провела пальцами по шершавому стеблю, потрогала маленькие листочки. Нечего со спиной возиться. В этом году урожай нужно собрать хороший, засолить, заготовить на зиму побольше. Ведь теперь их – трое. Вернее, со дня на день – будет четверо. Таська должна вот-вот родить. Но мальцу огурцы-то пока не по зубам будут. А вот то, что малец родиться, она знала наверняка. И Пантелемониха так говорила.
Тоня вдруг представила малыша, скачущего на деревянной лошадке по двору. Рубашонка болтается на тонких плечиках, короткие штанишки держатся на одной лямке, перекинутой через плечо. В руке вместо сабли – палка от сачка.
Тоня улыбнулась своим мыслям. Скоро, скоро будет у них в доме шумно. Эх, скорее бы!
«Ула-а! За классных, впелёд!» – кричит маленький полководец. Он пробегает мимо нее, оборачивается: «Тоня! Тоня! А папа тоже скакал?» «Папа? Нет, малыш. Папа тогда еще совсем маленьким был». «Ула-а! Папа – маленький, а я – большой! Больше папы-ы!» – и снова мчится в погоню за воображаемым врагом…
– Тоня! – резкий крик возвращает ее к действительности. – Тоня! Началось!
– Что началось? – Тоня непонимающе смотрит на нависшие над ней Пашкины усы.
– Таська рожает! Чего делать-то?
– Как рожает? Вроде рано еще? Таська говорила, недели через две должно быть, – она непонимающе смотрит на Пашку.
– Да, и я так думал. А она, вот… рожает, и все тут…
Тоня поднялась с земли и торопливо пошла к дому, на ходу подвязывая волосы косынкой.
Таська стояла согнувшись около кровати. Одной рукой она держалась за железную спинку, а другой – обхватила большой круглый живот.
– Ой, Тонечка! Больно как! Не могу больше!
– Ничего, сестричка! Ничего, милая! Потерпи. Мы такого мальца родим, все ахнут! Ты прилегла бы. А то, неровен час…, – Тоня принялась разбирать постель.
– Нет, не могу лежать. Мне так лучше. О-о-й! что же это делается-то? Не вытерплю я!
– Вытерпишь! Куда ж теперь деваться? Надо вытерпеть! А ты, Пашка, чего стоишь? Беги за лошадью.
– Дак, Тихон Матвеевич вроде в город сегодня уехал.
– К Макар Савичу беги!
– Не даст он. Злющий, как черт!
Тоня резко обернулась к нему.
– А ты попроси. Что он не человек, что ли? А не даст, так на себе потащишь. Своя ноша не тянет!
– Кремень ты, Тонька. Ладно, скоро буду! Не рожайте тут, без меня! – и он выбежал за дверь.
2.
Пашка шел по городской улице, насвистывая незатейливую песенку. Настроение было отличное. А какому же быть настроению, если он сегодня станет отцом! Правда, думал, что это произойдет еще вчера. Когда Таська первый раз ойкнула, Пашка решил, что роды уже начались, и помчался к Тоньке. Молодец все-таки, Тонька! Калека, а хваткая такая! Не растерялась. А он, честно сказать, сдрейфил. Да, ладно, никто этого и не заметил. И Савич этот мужиком оказался. Не отказал. Сразу запряг телегу и Федьку своего откомандировал. Надо бы его отблагодарить по-человечески. Но это – потом, сейчас главное – Таська.
Сегодня утром его к ней не пустили. «Приходите вечером, еще не скоро», – ответила девушка в регистратуре и закрыла перед ним окошко. Легко сказать – вечером. Ждать – хуже всего. Насчет работы Пашка не волновался. Тихона Матвеевича Тонька предупредит: хоть сегодня и воскресенье, да мало ли что. А кому срочно понадобится – Гришка выручит.
Так полдня и проболтался по улицам. «Пойду узнаю, может уже готово», – решил Пашка и развернулся в сторону больницы.
Какое странное чувство. Пашка никак не мог понять, оттуда оно взялось? «Все будет хорошо, все будет хорошо», – уговаривал он себя, постепенно убыстряя шаг, почти переходя на бег.
Вот уже показался высокий металлический забор, а за ним – желтый корпус больницы. Было такое ощущение, что весь воздух вокруг пропитан какой-то тревогой и страхом. «Что со мной? Не выспался, наверное, вот всякая ерунда и мерещится», – подумал про себя Пашка, влетая в больничную дверь.
Окошко регистратуры было закрыто. Пашка постучал в него. Никто не ответил. Он резко нажал на фанерную дверцу. Девушка стояла, прислонившись к стеллажу с медицинскими карточками, и плакала, прижав к глазам смятый кусок марлевого бинта.
– Скажите, пожалуйста, Федорова Тася родила уже? Или еще погулять? – неуверенно попытался пошутить Пашка.
Девушка медленно повернулась и подняла на него полные слез глаза. Эта минута Пашке показалась вечностью. Все внутри сжалось в тугой комок, который каким-то непонятным образом всей своей тяжестью давил на мозг, отказывающийся что-либо понимать, и на ноги, которые вмиг стали неподвижными, словно приросли к крашенному деревянному полу.
– Девушка, милая, что случилось? Что-то ужасное? – глухим и совершенно чужим голосом пролепетал Пашка.
Девушка смотрела на него, не моргая.
– У вас – мальчик. Три шестьсот. Пятьдесят три сантиметра. Поздравляю… а у нас – война. Война началась. С немцами, – и она снова зарыдала в свой марлевый платок.
3.
Провожали Пашку тихо. Даже Андрейка, двухнедельный от роду человечек, вел себя вполне по-взрослому, не нарушая криком тягостную тишину прощания. Антонина хлопотала по хозяйству, собирая Пашке в дорогу все необходимое. Тася неподвижно сидела, прижавшись к мужу, держала его за руку и тихо, как заклинание повторяла: «Не пущу, не пущу, не пущу…»
Пашка сидел, насупившись, гладил жену по руке и смотрел на стол, изредка бросая взгляды то на сына, то на колдующую над вещмешком Тоню.
– Так, девочки, – вдруг неожиданно сказал он. – Слушайте, что я вам скажу.
Антонина отложила сложенную рубаху и присела к столу.
– Тасенька, Тонечка и Андрюха! – Пашка по очереди переводил взгляд с одного на другого. – Не так я представлял себе нашу с вами жизнь. Не так. Да, видно, не судьба.
Таська тихонько всхлипнула. Тоня провела рукой по глазам, но сдержала слезы.
– Помнишь, Таська, что Тихон Матвеевич нам тогда говорил. Я только сейчас понимать начинаю. Ведь это он о нашей семье говорил. О моей, значит, семье. А я сберечь семью нашу не смог, хоть и не по своей воле. Так вот, вы берегите ее. Андрюха вырастет, и ему накажите. Как мне от вас уходить не хочется. Как не хочется. Люблю я вас, милые вы мои. И всегда любить буду, до последней секундочки своей.
– Что это ты, Павел, – Тоня посмотрела на него, вытирая глаза кончиком передника. – Навеки что ли с нами прощаешься? Вот война кончится, вернешься, как еще заживем.
– Заживем, заживем, – как-то невпопад повторил Пашка, думая о чем-то далеком.
Таська с громкими рыданиями повисла у него на шее.
– Не пущу! Не пущу! За что? Почему так? Только жить начали! Не пущу-у!
– Тише, тише, – успокаивал ее Пашка. Потом взял ее голову обеими руками, немного отстранил от себя и пристально посмотрел в глаза. – Тасенька, об одном прошу: сына береги! Андрюшеньку нашего. И себя. Милая моя. Родная моя, – и Пашка крепко прижал жену к себе.
4.
Вьюжным февральским утром почтальон принес в дом Федоровых два письма.
Одно, в виде фронтового треугольника, было датировано 31 июля 1941 года. Павел писал: «Дорогие мои, Тасенька, Тоня и Андрейка! Как вы там без батьки? Сынок поди, подрос? Очень скучаю. Хоть бы одним глазком посмотреть на вас. Тогда и смерть не страшна. Мне без вас так плохо! Все бы отдал, хоть бы минуточку побыть с вами, дорогие мои.
Тасенька! Не знаю, смогу ли еще написать до 23 сентября? Увидеться с вами в этот день вряд ли получится. Но вспоминать о вас буду обязательно. И вы обо мне вспоминайте. И еще хочу я, чтобы потом, через много лет, день этот стал днем нашей семьи. А семья у нас будет большая-большая. И дружная. Я знаю это. И чтобы собирались все и рассказывали друг другу о своих делах и помыслах. Чтоб любили и уважали друг друга. Только в разлуке понимаешь, как это важно!
Ну, все! Больше писать не могу, объявили построение. Скорее бы в бой! Я эту вражину зубами рвать буду, голыми руками пойду на него, лишь бы задушить, уничтожить эту мразь фашистскую!
За меня не беспокойтесь.
Обнимаю вас крепко. Ваш Павел».
Второе письмо было из военкомата. В нем официально сообщалось, что рядовой Красной Армии, Федоров Павел Андреевич, погиб смертью храбрых 14 декабря 1941 года в боях под Москвой.
Гл. 8. МАКАР САВИЧ
1.
Макар Савич лежал на узкой госпитальной койке. Спина уже занемела, но шевелиться не хотелось.
«Сколько же я тут провалялся! Во-на, уже весна! Ночи – совсем короткие стали».
Он смотрел на яркую звездочку в оконном проеме. Если закрыть правый глаз, ее видно, а – левый, нет. Прячется за деревянную раму, словно в прятки с ним играет.
Макар Савич улыбнулся своей детской шалости, и мысли его понеслись домой, туда, где остались Любаша с Федькой, лошади его любимые. Односельчане, которых недолюбливал когда-то, теперь казались ему самыми близкими на земле людьми. Ох, как бы он хотел сейчас очутиться рядом с ними, Любашу обнять крепко-крепко. Он очень явственно представил себе, как одной рукой обнимает упругий стан девушки, а другой – нежно гладит светло-русые волосы, пропуская между пальцами шелковистые пряди, вдыхая аромат ее молодости. Макар Савич даже потянул носом…
Стоп! Он резко открыл глаза и покосился на то место, где под белой простыней должна была находиться его левая рука. Белая больничная ткань лежала ровно, и не было никакого намека на то, что под ней что-то есть.
Макар Савич с тяжелым вздохом перевел глаза на окно, за которым по-прежнему продолжала свой путь неизвестная звезда.
«Ишь, дурак, размечтался», – горестно подумал он, – «какой я теперь мужик, без руки-то?»
Мысли переметнулись в тот уже далекий летний день, когда провожали их на войну. Всей деревней. Молча, словно боясь нарушить тишину близости, тишину последней минуты, тишину расставания. Даже, когда подошли телеги и раздалась команда: «Подъем!», не заголосили, как обычно бабы. А только сильнее прижались к своим мужьям и сыновьям, стараясь продлить этот последний миг, за которым – такая беспросветная бездна, о которой даже подумать страшно.
Макар Савич простился со своими дома. Не любил он на людях показывать свои чувства.
Федьку, по инвалидности, в армию пока не призвали. Макар Савич был этому даже рад, будет кому за хозяйством присмотреть.
Любаша, которая так и осталась жить на хуторе, стояла, еле сдерживая слезы. Знала, не понравится хозяину, если выть начнет. Терпела. И только пристально, не отрывая глаз, смотрела на него. Словно старалась запомнить каждую черточку его, огрубевшего от нелегкой судьбы, лица. Взглядом разглаживала морщинки, собранные пучком около глаз, и словно успокаивала. Как маленького. Как своего ребенка, которого отрывают от матери, а он и не понимает, зачем это делают?
А он старался и вовсе на нее не смотреть. Что-то внутри него словно поворачивало его в ее сторону, а он все отводил и отводил глаза. Зачем? Боялся чего-то? Дак, вроде, некстати ему бояться. И кого? Любаши? Вот еще! И о чем это он сейчас думает? Не об этом надобно думать. Война идет. Война.
– Ты, Федор, Любашу не обижай! – сказал Макар Савич, вставая со стула и надевая на плечи рюкзак с собранными в дорогу вещами и едой.
– Да, как можно? – Макар Савич, – не беспокойтесь за нас. Мы-то как-нито сдюжим. Себя берегите там.
– Ладно, справимся. Провожать не ходите. Сам пойду. Давай здесь прощаться.
Макар Савич обнял за худенькие плечи Федьку и с силой тряхнул несколько раз. Потом повернулся и посмотрел на Любашу. Та подалась немного вперед, но остановилась под его взглядом. Макар Савич резко отвел глаза и развернулся к двери. Уже выходя, он обернулся и сказал: «Ждите!»
2.
Макар Савич не стал дожидаться общей команды и устроился в первой по ходу телеге. Не любил он прощания. А собственно, никогда в жизни ни с кем он и не прощался. Нет, один раз было. Давно. Когда мать с отцом да с братьями младшими уезжали. До сих пор голос матери в ушах звенит. Сколько не пытался забыть Макар этот крик. Не смог.
Пожалуй, только сейчас, когда он сам уезжал в неизвестность, оставляя здесь, на родном островке земли самое дорогое, что было в его жизни. Как же невыносимо тяжело было тогда им, родителям его? Как же он не понимал тогда этого? Боялся показаться слабым? В чем? В любви к своим близким, к своей семье?
Сегодня он уезжает. И никто не провожает его в этот далекий неведомый путь. Почему? Сам не позволил.
Макар Савич посмотрел на небольшие группки людей, расположившиеся вдоль дороги. Горе объединило всех. Люди пытались как-то приободрить, поддержать друг друга. Старались держаться вместе.
Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы здесь оказалась Любаша. Макар Савич улыбнулся в жесткие усы при воспоминании о ней. Как он подобрал ее тогда в зимнем лесу. Ведь, замерзла бы совсем.
Привязался он к ней. Ладная Любаша оказалась, сноровистая. По дому управляется, любо-дорого посмотреть. Все в чистоте и порядке содержит. И ей хорошо. Чисто, тепло, сытно.
Но, нет. Что-то другое заставило сейчас Макара Савича вспомнить о Любаше. Что-то совсем близкое, родное.
За своими думами Макар Савич не заметил, как все разместились на телегах, и обоз двинулся в путь, сопровождаемый уже не сдерживаемым плачем провожающих. Он обернулся и еще раз посмотрел в сторону своего хутора. И вдруг, на самой верхушке дальнего холма он увидел маленькую фигурку и развевающийся над ней яркий платок. «Прощай, Любаша», – с горечью подумал он.
А впрочем, может быть, ему это только померещилось?…
3.
В городе их разместили в спортивном зале одной из школ. Народу было много. Новобранцы, в основном гражданские, не обученные военному ремеслу, люди, пытались как-то приспособиться с новым временным условиям их жизни. Макар Савич держался особняком и не прислушивался к чужим разговорам. Пашку Федорова он заметил сразу. Тот сидел в противоположном углу и, медленно затягиваясь папиросой, о чем-то думал. Макар Савич вспомнил, как тот прибежал к нему за лошадью, белый как полотно, испуганный. Аккурат, накануне войны это было. Кто у него родился-то? Парень, или девка? А какая теперь разница? Война. Вот и Пашку когда-то мать родила, а теперь – на фронт. И его тоже мать рожала. В муках, наверное. В ушах опять громким эхом отозвался ее прощальный крик. Наверное, до самой смерти, не забудет его. До смерти. А долго ли до нее, до смерти этой. Война.
Пашка вдруг поднялся со своего места и направился к нему. Макар Савич пододвинулся, освобождая ему место рядом с собой. Павел сел, предложил закурить, закурил сам.
– Ну, что, Макар Савич, воевать надо, – то ли сказал, то ли спросил Пашка.
Макар Савич посмотрел на него и ничего не ответил. Что он мог сказать? А молоть языком просто для разговора не любил.
– Спасибо тебе, Макар Савич, – продолжал Пашка, не ожидая ответа собеседника, – выручил. Сын у меня родился. Андрюха. Скоро месяц будет!
Макар Савич продолжал молчать.
– Вот как же так, Макар Савич, – Пашка посмотрел на него, – почему людям жить не дают? Ведь я хочу видеть, как мой сын растет, хочу с ними быть рядом, с моей семьей. А нас разлучают. Фашисты проклятые! – он с силой стукнул кулаком по колену.– Сволочи!
Макар Савич повернул голову к Пашке. Изменился он. Повзрослел. Отец!
– Да, – вздохнул Макар Савич, принимая прежнее положение.
А ему уже пятый десяток, и нет у него ни сына, ни дочери. Ни сестер, ни братьев. Никого у него нет. Так может, это и к лучшему, тосковать не по кому. Кто знает?
4.
Это был тяжелый бой. Зимний морозный воздух выхолаживает все внутри. А снаружи – жара. Немцы поливают огнем, словно хотят утопить в нем все вокруг. Крики, стоны, взрывы! Фонтанами взмывают в ревущее небо комья земли и снега. Страшно!
Макар Савич старался быть рядом с Пашкой. Отчаянный он хлопец! Не первый раз они вместе в бой идут. Лезет в самое пекло. А с чем воевать-то? С ружьишком, которое в руках-то по-настоящему еще не держали. Не обучили толком, не одели. Несколько дней помуштровали на школьном дворе и сразу на фронт. Он то хоть в гражданскую с оружием познакомился, а тут – мальцы совсем. Жалко, положат их. Разве с гранатой и ружьем против танка повоюешь?
Снова атака.
– За Родину! За Таську! За Андрюху моего! – кричит Пашка, поднимаясь во весь рост и выпрыгивая из окопа.
– Куда раньше всех, балабол, – Макар Савич бежит вслед за ним.
Каким-то подсознательным чувством он ощущает, что должен быть рядом с ним. Пока они вместе, ничего с ними не случится. Никто им не страшен!
Вдруг прямо под ногами вспыхивает яркий свет. Макар Савич на секунду замирает, ища глазами Пашку, и проваливается в кипящий огненный котел…
– Макар Савич! – кричит Пашка, видя, как тот падает на заснеженную землю. Он бежит к нему, но, вдруг внезапно останавливается, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, и медленно оседая, опускается рядом.
Так и остались они лежать на поле боя. Не друзья и не враги, а просто – два человека, два земляка, жизнью своей защищавшие свою землю.
Гл. 9. СЕСТРА ВАРВАРА
Дрожащее пламя керосиновой лампы освещало узкую комнатку с одним окошком, находившимся почти под самым потолком. Вдоль стены стояла кровать, застеленная простым суконным одеялом. Уголок одеяла был отогнут и приоткрывал ситцевую в мелкий горошек простынь и такую же наволочку на небольшой плоской подушке. Пол перед кроватью был устлан домотканой дорожкой. Рядом, на обычной крашеной табуретке, примостившейся между кроватью и противоположной стеной, аккуратной стопкой лежали молитвенники и, приставленная к ним, небольшая икона.
Перед иконой на коленях стояла женщина. Простое платье из черной ткани плотно облегало ее стройную фигуру с еще достаточно упругими формами. Лицо было уставшим, с обветренной сухой кожей, но еще не настолько испещренное морщинами, чтобы в нем не угадывались следы былой красоты. Вот только глаза…
В них не было жизни. Они жили сами по себе где-то далеко от этого мира…
Женщина, прикрыв веки, беззвучно шевелила губами, периодически кланяясь и крестясь. Если бы она могла, то вообще никогда не открывала бы глаза. Не раз она сожалела о том, что не ослепла в ту страшную минуту. Больше ей нечего было ждать от этой жизни. И не на что смотреть. И нечего слышать. Надо просто смиренно ждать, когда наступит тот миг, и она снова встретится со своим любимым. Но это будет другой мир и другая жизнь. Надо только ждать…
Гл. 10. ЛЮБАША
1.
Она не знала, сколько прошло времени после того, как обоз, увозивший Макар Савича на войну, скрылся из глаз. Может быть полчаса, а может быть – два. Какая разница? И что теперь для нее жизнь без него? Пустота…
Любаша стояла, прислонившись к шершавому стволу старой березы на самой верхушке холма. Отсюда было хорошо видно все, что происходило на площади. Хоть и приказывал Макар Савич не провожать его, но как только он вышел за порог, она тут же побежала следом. Тихонько, крадучись, чтобы не заметил. И почти все время простояла за этой толстой березой, осторожно выглядывая, чтобы не пропустить момент отъезда. А, когда обоз двинулся, не утерпела, выбежала на край холма и стала размахивать платком. Чтобы оглянулся, заметил ее, махнул на прощание рукой.
Только сейчас, стоя на этом холме, она вдруг начала осознавать то, что сейчас произошло. А произошло страшное: ее разлучили с Макарушкой. Да, для нее, молоденькой неопытной девчонки этот солидный бородатый мужик был просто Макарушкой, любимым и самым дорогим на свете человеком.
Это началось наверное, с того момента, как он подобрал ее, замерзающую в том искрящемся белоснежном лесу. Нет, наверное, чуть позже. Когда стыдливо спрятала под одеяло от мужского взгляда свои худые ноги с, еще по-детски торчащими коленками. Да, наверное. Щеки тогда так и зарделись ярким румянцем. Хорошо, что Макар Савич не заметил, быстро вышел из комнаты.
Не поехала она тогда к тетке своей, а осталась тут, на хуторе.
Два года она живет с ним и с Федькой в одном доме. Почти не разговаривают. Да особо и некогда разговаривать-то. Дел много, у каждого свои обязанности.
Только теперь Любаша поняла, кем для нее стал этот угрюмый неразговорчивый человек. Он стал частью ее самой. И вот теперь, словно отрезают от нее половину. Половину ее тела, жизни, души. А как жить, разрезанной наполовину?
Любаша еще раз взглянула вниз. Пыль на дороге уже осела, словно и не было ничего. По-летнему светило солнце, порхали бабочки. К чему это все? Ведь жизнь закончилась.
2.
есконечно долго тянулись страшные военные годы. Прощание, проводы, слезы, холод, постоянное ожидание непоправимых вестей с фронта, животный страх при виде почтальона и неимоверная радость от родных слов, написанных обычным простым карандашом на листочке бумаги…
Любаша ехала в телеге, умело держа в руках поводья. Буян, единственный конь, оставшийся на конюшне, спокойно шел по знакомой дороге.
Да, теперь Любаше все приходилось делать самой. Федор все-таки добился отправки на фронт. Хоть и инвалид, не смог усидеть дома. Уговорил военкома.
За все это время от Макара Савича пришло только одно письмо. Осенью сорок первого. Писал, чтобы не волновались за него, что воюет. С Пашкой вместе. Короткое было письмо, но Любаша все его перечитывала, каждую буковку запомнила. Вот, вроде и никаких ласковых слов не написал, а таким теплом веет.
Потом на Пашку похоронка пришла. Любаша, хоть и не знала его толком, а жаль парня. Сынок у него только перед войной родился. Андрейкой, вроде бы назвали. А у Таси после этого молоко пропало. Кормить мальчонку нечем стало. Вот и пришла она к Любаше за молоком. Так и договорились. То она приходила, то Любаша к ней относила. Ей-то нетрудно. А помогать друг дружке надо. Сейчас всем нелегко.
А мальчонка забавный такой! Любаша улыбнулась, вспомнив, как однажды Тася попросила ее подержать малыша на руках, пока молоко переливала. Улыбается ей, ручонками машет, лопочет что-то. Маленький такой, а вроде бы все понимает. Любаша даже подумала, вот бы у нее появился такой малыш. Она бы его так любила…
Мысли опять переключились на Макара Савича. Где он сейчас? Жив ли? Любаше стало не по себе. Она потуже натянула поводья и цокнула языком: «Эй, Буянушка, поедем шибче! А то что-то мы задержались, молоко скиснет…»
Гл. 11. МАКАР САВИЧ
1.
Заканчивалась весна сорок пятого. Солдаты возвращались с войны. Кто – домой, кто – в неизвестность…
Макар Савич сидел с закрытыми глазами, прижавшись лбом к прохладному стеклу вагонного окошка. Он думал. О многом надо было подумать. Куда он едет? К кому? Ждут ли его в его родном доме?
Почему-то вспомнилась мать. Захотелось вдруг прижаться к ней, почувствовать родной теплый запах детства. Он теперь все больше вспоминал не минуты их расставанья, не тот истошный крик матери, который будил его по ночам долгие годы. Макар Савич старался припомнить каждое слово, которое говорил ему отец при их последней встрече. А говорил он тогда об их семье. Обида и злость на отца застилала глаза и притупляла слух. Дорого бы сейчас отдал Макар Савич за то, чтобы этот разговор повторился. Хотя бы в памяти. На многое из того, о чем говорил тогда отец, он сейчас ответил бы по-другому. Совсем по-другому.
Семья. Для отца тогда это было смыслом жизни. Он все делал для того, чтобы сохранить свою семью, удержать сына от роковых ошибок. Не понял Макар этого тогда. Ох, как не понял… И в тот последний вечер отец больше говорил о его, Макара, новой семье, которая обязательно должна была появиться в его жизни. А как же без семьи? Это – основа всего! Так говорил отец, но Макар только ухмылялся. Зачем ему семья? Обуза! Комсомол, колхоз – вот его жизнь! А семья, само собой, будет. Но это – не самое главное в жизни!
И что? Так бобылем и прожил. Только с лошадьми общий язык и нашел!
– Эх, – от тягостных воспоминаний заныла рука.
Макар Савич погладил торчащий в рукаве остаток предплечья. Больше трех лет прошло после ампутации, а ноет и болит, как живая. Чувствует ее Макар Савич, видно никак не может смириться с тем, что инвалид он теперь.
– Эх-хе-хе, – он приоткрыл глаза. За окном мелькали деревья, столбы со струящимися проводами. Он тяжело вздохнул и откинулся к стенке вагона.
« И куда еду? Зачем?» – опять поползли тревожные мысли.
Тогда, в сорок первом, после ранения он больше полугода промаялся по госпиталям. Никак рана не заживала. Да и сейчас дает о себе знать, а тогда хотели вовсе всю руку ампутировать. Но обошлось, слава Богу.
Домой возвращаться он не мог. Не хотел.
Пошел он тогда к начальнику госпиталя и попросил остаться. Кем угодно готов был быть. Хоть и калека, но не старый ведь еще. Силы есть. Приноровился управляться одной рукой.
«Хороший был человек, Василий Семенович», – ухмыльнулся Макар Савич, вспоминая всепонимающий взгляд сурового подполковника, скользнувший по его глазам, и остановившийся на пустом рукаве, заправленном за пояс гимнастерки.
Так и остался он там до конца войны, желая скорейшего ее завершения и больше всего на свете боясь этого момента.
Кто ждал его в родном хуторе? Из писем Любаши он знал, что Федор ушел на фронт. Жив ли? Конь Буян, старый друг! Почему-то Макар Савич был твердо уверен, что Буян ждет его. А как же? Друзья должны держаться вместе. Любаша…
Макар Савич упорно старался отогнать от себя мысли о ней. На письма не отвечал. Он еще по осени, в самом начале войны, написал им, чтобы не беспокоились о нем, не волновались. Любаша ответила. А он не стал. Ни к чему! Потом еще несколько писем получил. Из них узнал, что Пашку, односельчанина и дружка его фронтового, убили. Он-то все-таки думал, надеялся, что обойдется: без вести пропавший, еще не мертвый. А раз похоронка, то значит – все!
Любаша… Не ее ли он видел на том холме у старой березы, когда тронулся обоз, увозивший их на войну? Фигурка вроде бы знакомая, да мало ли девушек провожало в тот день своих мужиков?
Во, надумал чего? Он что – ее мужик, что ли? Кто он и кто она? Девчонка совсем! Пигалица! Ан, нет, все же она там была! Как пить дать, она! Макар Савич даже ухмыльнулся в усы.
И тут он вдруг представил себя и Любашу за столом с самоваром. А рядом на лавке детишки. Много детишек. Розовощекие, сытые, степенные с виду. А сами так и норовят поегозить под столом, чтобы отец не видел… Отец…
Макар Савич снова поморщился от боли в руке. Пятый десяток уже, какой там отец… А, все ж таки, семья! Может в этом и есть настоящее счастье-то?
С этими мыслями он задремал.
2.
Поезд медленно приближался к станции. Макар Савич стоял около двери с вещевым мешком за плечами. Мимо проплывали знакомые с детства места. Война почти не тронула этот пейзаж. Вспомнилось, как еще пацанами прибегали сюда смотреть на мелькающие огоньки проносящихся мимо поездов.
Небольшая площадь перед серым зданием вокзала встретило серой угрюмостью послевоенного времени вперемешку с приподнятым настроением возвращающихся с этой страшной войны уставших людей.
Макар Савич присел на большой камень, служивший здешним пассажирам скамейкой, и достал мешочек с махоркой.
«Может, не торопиться домой-то?» – устало подумал он. – «Побуду здесь, осмотрюсь, кого знакомых увижу. Расспрошу, что да как?»
Ему нужна была передышка от этих невыносимых мыслей, терзавших его все эти годы, раздиравших на части все его существо.
Вдруг он повернул голову. Что-то едва уловимое, но до боли знакомое, заставило его насторожиться. «Буян, Буянушка!» – Макар Савич встал, и как гончая по следу, пошел в сторону небольшого базарчика, приютившегося здесь же на другой стороне вокзала.
Он сразу увидел своего коня, впряженного в телегу и смотревшего прямо на него.
Они одновременно рванулись друг другу навстречу.
– Стой, чертяка окаян…! – осеклась на полуслове Любаша, разливая молоко мимо горлышка маленького бидончика.
Макар Савич, уткнувшись в уже поредевшую гриву коня, тихо плакал. А конь, повернув голову и скосив на него свой лиловый глаз, стоял, не шевелясь, словно боясь нарушить эту минуту любви и покоя.
омой ехали молча. Буян шел спокойно и уверено, изредка косясь назад, проверяя, на месте ли хозяин. Макар Савич держал поводья одной рукой и что-то насвистывал себе в усы. Любаша сидела на краю телеги, с нежностью смотрела на ссутулившуюся спину Макар Савича и улыбалась.
Гл. 12. АНДРЕЙ
1.
– Наденька моя идет! Обедать пора! – Андрей заглушил мотор огромного комбайна.
«Не старят ее годы!» – он с нежностью посмотрел на приближающуюся фигурку жены. – «Такая же ладная, как и пятнадцать лет назад»
Он улыбнулся своим воспоминаниям.
В детстве он считал ее младшей сестрой. Андрей вообще рано стал ощущать себя взрослым. Как только война закончилась, мамка ему все рассказала об отце. Плакали они с мамой Тоней в тот вечер очень. Андрейка никак понять не мог: победа, а они плачут? Он знал, что папка на фронте. А раз победа, значит скоро прийти должен! Чего плакать-то? Радоваться надо!
Мать усадила его перед собой, вытерла глаза платком и тихо так сказала:
«Вот, Андрей…» Да, именно так и сказала: «Андрей», по-взрослому! «Вот, Андрей! Теперь ты большой, ты теперь единственный мужчина у нас с Тонечкой…» – она сделала небольшую паузу, вдохнула, словно собиралась с силами, чтобы говорить дальше. – «А папка твой, Павел, погиб на фронте. Не придет он! И ждать нечего. Помнить только и остается…» – и снова обе разрыдались в голос.
Андрей уже тогда, несмотря на свой юный возраст, не разревелся, а только крепче сжал губешки и пристально посмотрел на плачущую мать. Потом перевел взгляд на Тоню. Она уткнулась лицом в платок, и взгляд его остановился на вздрагивающем горбике под тонкой ситцевой тканью халата. Вот тогда-то он и поклялся себе, что никогда и никому не позволит обидеть их! Любимых женщин его семьи!
2.
Андрей спустился по ступенькам из кабины на землю. Шла страда. Чтобы не терять драгоценное время, все обедали прямо в поле. Устраивались, кто как мог. Кто-то брал с собой нехитрые съестные припасы. Кому-то родственники приносили вареной картошки с салом, да овощей.
Наденька умудрялась принести даже щи в специальном горшочке с крышкой. Чтобы не остывало. И квасу холодного из погреба.
В такую жару больше всего хотелось пить, но Андрей ел с аппетитом, явно доставляя этим удовольствие жене.
Он любил делать ей приятно. И не только потому, что теперь она стала его любимой женщиной. Просто она всегда была женщиной его семьи!
3.
– Мама Тоня, к тебе дяденька!
Андрейка был занят важным мужским делом: он пытался молотком заколотить гвоздь, наполовину вылезший из доски на ступеньке дома. Молоток был большой и очень тяжелый. Мальчик поднимал его обеими ручками и, тяжело сопя, с силой, на которую был способен пятилетний малыш, опускал на шляпку толстого гвоздя.
Его не очень интересовал пришелец, но, видя, что тот продолжает стоять за забором, крикнул еще раз:
– Мама Тонь, идешь?
– Чего кричишь? Что за дяденька? – Тоня недовольно выбежала из дома, на ходу вытирая руки о передник.
Аккуратно обойдя мальчика, она спустилась со ступенек и пошла по направлению к незнакомцу.
У калитки, не заходя во двор, стоял мужчина. Видно, после хорошей порции самогона, он не очень твердо держался на ногах. В руках у него был завернутый в байковое одеяло грудной ребенок.
– Петр, ты что ли?
– Я это, Антонина, я, – мужчина стыдливо кашлянул в сторону.
– Давно не виделись, тебя и не узнать, – Тоня провела взглядом по испитому, изрезанному глубокими морщинами лицу собеседника. – Вот что водка-то делает! Довел себя совсем! Уморить себя хочешь, что ли?
– Да, ладно, Антонина! Не обо мне речь-то.
Ребенок в свертке начал подавать признаки жизни.
– Вот, – Петр неловко попытался протянуть его Тоне.
– Ты чего, – Антонина невольно сделала шаг назад. – Чей это? У Любки украл что ли, прости господи!
Она несколько раз перекрестилась.
– Ты что такое подумала, стерва! – Петр покачнулся на слабеющих ногах и начал оседать вниз на землю. – Наденька это, кровиночка моя!
Антонина еле успела подхватить ребенка, как Петр завалился прямо под забор и громко захрапел.
Тоня несколько минут неподвижно стояла и ничего не понимающими глазами смотрела на него.
Ее вывел из ступора истошный детский крик, раздавшийся из одеяла. Антонина вздрогнула и приподняла уголок, прикрывающий лицо ребенка. Маленькое личико младенца покраснело от натуги, беззубый ротик был широко открыт, на лобике выступили капельки пота. Ему было так плохо в этом неуклюже завернутом свертке!
– Мама Тоня, – закричал подбежавший Андрейка, – неси его в дом! Он, наверное, есть хочет!
– Наверное, – машинально ответила Тоня, еще раз бросила взгляд на спящего Петра, и быстро зашагала к дому.
4.
Было уже далеко за полночь, но Андрейка не спал и все прислушивался к разговору мамки и мамы Тони за занавеской, отделявшей его кроватку от той части комнаты, в которой размещались взрослые.
Под подушкой лежала небольшая кривая палка, чем-то напоминавшая ружье. Так ему было спокойнее. В случае новой войны он этим оружием сможет их защитить. А хорошую девчонку им сегодня принес пьяный дядька Петя! Она, хоть и маленькая, но орет здорово! Громко! Ладно, он и ее тоже защитит, в случае чего.
– Ну, все, устала я, – услышал он голос матери, – ты тут с ней оставайся, а я с Андрейкой устроюсь. Завтра с утра все и решим.
Андрейка еще раз проверил, на месте ли палка и подвинулся на край кровати, к самой стенке.
Гл. 13. НАДЕНЬКА
1.
Тася возвращалась с фермы после вечерней дойки очень уставшая. Первый послевоенный год. Тяжелое, голодное время. И для людей, и для скотины. Сена вдоволь не накосили. Коровы истощали совсем. Пока надоишь, все руки вывернешь…
С такими невеселыми мыслями она и не заметила, как вошла в дом.
Тоня и Андрейка сидели на кровати, плотно прижавшись друг к другу, явно что-то пряча за собой.
– Что-то случилось? Что там у вас? – насторожилась Тася, пытаясь заглянуть за их спины.
– Мамка, ты не ругайся! Нам дядька Петя Наденьку маленькую принес. Пусть она у нас поживет, а?
Тася перевела взгляд на Тоню, явно ничего не понимая.
– Тонь, в чем дело-то? У меня сил нет ваши загадки разгадывать!
Тоня молча отодвинулась и в образовавшемся проеме Тася увидела розовое личико ребенка, аккуратно завернутого в Андрейкино одеяльце и сладко посапывающего во сне.
– Это кто?
– Я ж тебе говорю, Наденька это! – повторил Андрейка, сползая с кровати.
– Тасенька, ты погоди, садись. Я тебе сейчас все расскажу, – Тоня прихлопнула рукой по тому месту на кровати, на котором только что сидел Андрейка, приглашая сестру присесть рядом с собой.
– Тасенька, я вот что надумала, – она глубоко вздохнула, словно набираясь сил для разговора. – Приходил Петр с хутора. Брат Макар Савича, знаешь ведь.
– Да, знаю, знаю, не тяни ты, – начала терять терпение Тася.
– Ну, вот, пришел с ребенком, отдал мне, а сам пропал.
– Как это – пропал? Испарился что ли? – Тася переводила непонимающий взгляд с Тони на ребенка.
– Ну да, испарился. Девчонку мне отдал, а сам уснул у нас под забором пьяный. А когда темнеть стало, я вышла, а его и след простыл! Убёг, ирод!
А может и вправду, оставим девочку-то? Дочка у нас будет…
– Мамка, давай оставим… – почти шепотом произнес Андрейка, решив, что ему наконец можно включиться в разговор взрослых.
– Вы что, спятили совсем! А ты – марш спать! Полночь уже, а он тут рассуждает!
Андрейка беспрекословно ушел за занавеску. Он понял, что сейчас лучше мамку не злить…
2.
– Откуда у Петра ребенок? Может с Любкой что приключилось? – тихо спросила Тася, разглядывая малышку.
– Да нет! Любка уже бы такой шум подняла! Нашел где-нибудь… – так же тихо ответила Тоня. – Спьяну-то чего только не наговорил, ничего толком понять не успела. Свалился замертво, думала, до утра не очухается! А он, видишь как? Умотал втихаря!
Тоня просительно посмотрела на сестру.
– Тасенька, а может и впрямь оставим девчонку-то? Будет Андрейке сестричка. У меня детей уже никогда не будет. Да и у тебя неизвестно, как еще повернется… Павлуша-то наш…
На глазах у нее выступили слезы. Тася молча взглянула на нее. Потом повернулась к ребенку.
– Да, конечно вдвоем им веселее будет! И по жизни, мало ли как сложится…
– Вот и я о том толкую. Все еще родной человечек у нашего Андрейки будет. Выкормим, небось! А завтра сходим на хутор и все толком разузнаем. Мы ведь, как Макар Савича похоронили, так с ними и не виделись. Нелюдимые они какие-то.
– Ну, все! Устала я, – Тася вздохнула и тяжело поднялась с кровати. – Ты тут с ней оставайся, а я с Андрейкой устроюсь. Завтра с утра все и решим.
3.
Тоня всю ночь пролежала на одном боку, боясь пошевелиться и потревожить ребенка.
Уже пора было вставать, но она все лежала и разглядывала личико девочки. И, чем больше она в него вглядывалась, тем больше, как ей казалось, находила сходство с собой. И губки тонкие, ровные, и слегка закругленный носик с широкими ноздрями, и беленькие реснички, достаточно длинные для такого юного возраста.
Тася зашла к ним, когда уже начало светать.
– Спокойная, ночью даже не слышно было, – сказала она, наклоняясь над спящим ребенком.
– Вот и я говорю, давай оставим? Смотри, и на меня похожа. Будет у нас дочка!
Тася присела на край кровати.
– Сначала надо все выяснить. Ребенок все-таки, не кукла какая-то. Ведь не может же она быть ничейной. Ну, да ладно, – она поднялась и направилась к двери. – После утренней дойки вернусь, сходим к Петру, все выясним.
4.
К хутору они подходили, молча, словно внутренне готовились к трудному разговору. Что-то происходило сейчас. Что именно, пока было не понятно. Но явно что-то важное!
Дверь в дом была приоткрыта.
– Петр! Люба! – позвала Тася.
Никто не откликнулся.
Женщины осторожно вошли вовнутрь.
Петр сидел посреди комнаты за большим столом. Он неподвижно глядел в одну точку перед собой и тихонько раскачивался из стороны в сторону, руки безвольно лежали на столешнице.
– Петр, – окликнула его Тася. – Что стряслось-то?
Петр повернул к ней голову, посмотрел невидящим взглядом куда-то сквозь нее и опять принял прежнее положение.
Тася подошла к столу, отодвинула в сторону грязную посуду и остатки еды и жестом показала Тоне, чтобы та положила ребенка.
– Чей? – строго спросила она.
– Был Любкин, теперича мой, видать, – также безучастно произнес Петр.
– А Любка-то где? Говори ты, черт эдакий! – Тася начинала терять терпение.
– А кто ж ее знает, Любку-то? Ушла! Девку бросила и ушла!
На какое-то мгновение в его глазах промелькнула жизнь.
Тася подсела рядом с ним на табурет.
– Петь, ты толком-то расскажи. Что случилось?
– Вот, Тасенька, – он повернул голову в ее сторону. – Вот как бывает-то. Я мальцом еще был, когда семью нашу разделили. Нас в Сибирь, Макарка здесь остался. Разбили семью, значит. А собрать так и не удалось. Мать умерла, отец другую завел. Да не прижился я с ними. Пить начал крепко. Думал, легче станет. Нет, Тасенька, не стало! Потом война. Думал, ну, вот, отмучаюсь, наконец. На войне долго не задерживаются! И тут не повезло! Живым с фронта пришел. Ну, думаю, раз такое дело, домой вернусь. На хутор отцовский, к Макарке. Брат все-таки тут, вместе будем хозяйство вести. И с братом не заладилось. Схоронили его скоренько…
– Эх! – Петр широко замахнулся, но в это время раздался плач ребенка. Его рука так и повисла в воздухе, с крепко зажатыми пальцами в огромном кулаке.
– Вот, Таська, чего я с ней теперь делать буду? – он протянул руку по направлению к девочке. – Любка, как Макарушка помер, совсем с ума спятила. Не нужен, говорит, ей ребенок! Без Макарушки и свет не мил! «Не хочу!», говорит. А что, ребенок понимает, хочу-не хочу? Он чем виноват?
– Конечно, не виноват, Петя, – поддержала его Тася, видя, что другим способом его не разговорить. У нее в голове не укладывалось, как это Люба могла отказаться от дочки? Всегда такая доброжелательная, уважительная. Про их отношения с Макар Савичем слухи ходили разные. И, что слишком стар он для нее, и что инвалид. Поговаривали, что и она с ним живет из-за хозяйства, даже по тем послевоенным временам, богатого. Да слухи слухами, а только Тасе всегда казалось, что по любви у них все. Вот и дочку народили. Что-то здесь не так?…
– Петь, а ты часом ничего не путаешь? Я же видела, как она с моим Андрейкой нянчится, когда молоко приносила. Не могла она дочку свою оставить. Сколько ребятишек после войны сиротами остались. А тут, при живой матери-то? Не понимаю!
– Вот и я не понимаю, Таська, – Петр казалось, окончательно протрезвел. – Мне самому ее не поднять. Что делать-то будем? – как-то по-семейному спросил он.
– Давайте, пока Люба не вернется, она и впрямь у нас поживет. Нам сподручнее, чем тебе с ней управиться-то будет, – тихо произнесла Тоня, до сих пор молча стоявшая около ребенка.
– А я потому к вам и пришел, – откликнулся Петр и вопросительно посмотрел на Тасю. – Тась, ты как, не против?
– А тут выбора-то и нет, – спокойно проговорила Тася. – Возьмем конечно, пока мать не вернется. Как звать-то?
– Наденькой назвали.
– Пойдем, Тоня, на работу мне пора, – Тася поднялась со стула. – Бывай здоров, Петр! Из родни она одна у тебя осталась. И ты у нее один, ежели с матерью что…
Гл. 14. ЛИЛЯ
1.
– Мам, пап, салют! С наступающим!
Лиля всегда появлялась на пороге родительского дома неожиданно и шумно. Вот и сейчас она настежь распахнула дверь, протискивая сквозь нее огромную кучу сумок и пакетов, которыми были увешаны ее руки.
– Почему никто не встречает! Вы что не слышите, я приехала!
Пакеты, шурша, развалились на полу прямо посреди комнаты.
– Да как же, тебя не услышишь! – Андрей вышел из соседней комнаты. – Вот прилег немного, намаялся вчера с соседовой машиной. Всю перебрать пришлось. Эх, сколько навезла! Напрасно беспокоилась, есть у нас все!
Он подошел к дочери и протянул ей руку.
– Ну, здравствуй, дочка! Добро пожаловать в родительский дом!
– Здравствуй, папка! Я так соскучилась! – Лиля крепко, по-мужски, пожала его руку и прижалась лбом к его плечу.
Он нежно погладил хрупкие плечи дочери, уже готовой всплакнуть от нахлынувших чувств.
– Ну, будет, будет. Все хорошо! Сама же хотела уехать, так чего ж теперь?
При этих словах Лиля подняла голову.
– А я и не жалуюсь! Это так – минутная слабость! – с неожиданной твердостью в голосе произнесла она и немного отстранилась от отца.
– Ну, вот и ладно! Скоро мать придет, ужинать будем. А завтра Ляльку позовем со всем ее семейством. Придется тебе потерпеть малость! Или уже другого мнения об этом?
– Да, нет! Мнения того же, – усмехнулась Лиля и направилась к сумкам.
2.
Ужинали молча. Разговор почему-то не клеился. Андрей пытался расспросить дочь о работе, о ее жизни в городе. На все вопросы она отвечала односложно и с видимой неохотой.
Надежда все чаще и чаще не понимала свою дочь. Она даже как-то скованно себя чувствовала в ее присутствии. Было удивительно, как они скучали по ней, как ждали этих встреч, которые с годами становились все реже и реже. И вместе с этим, чем больше проходило времени, чем взрослее становилась их Лиля, тем труднее они находили общие темы для разговора.
Конечно, ее очень интересовало, как Лиля живет в этом огромном городе, с кем дружит, кого любит? Или не любит? Но она даже и не пыталась задавать подобные вопросы, помня о постоянных скандалах в их семье, которые, как ей казалось, разделил их детей. Именно разделили. Они не перестали общаться и видеться, но они совершенно перестали интересоваться жизнью друг друга.
Видеть такие отношения между своими дочерьми для Надежды с Андреем было самым страшным испытанием.
Вот и сегодня. Приехала дочь, навезла кучу подарков, и сидят втроем молча, словно и поговорить не о чем. Про сестру даже не спрашивает.
– Лилечка, – осторожно начала Надежда, – а отец тебя уже порадовал, что у Лялечки третий ребеночек родился? Пашенькой, в честь деда назвали.
– Поздравляю! – равнодушно произнесла Лиля, подчищая мягкой душистой корочкой хлеба соус на дне тарелки. – Спасибо, мам, очень вкусно!
– Не пойму я тебя, дочка, – снова попыталась завести разговор Надежда, – умница ты, самостоятельная, но сухая какая-то…
– Не нравится, могу уехать! – вдруг вскипела Лиля. – Целуйтесь со своей Лялькой. Она рожать будет, да сопли своим детям подтирать, а вы любуйтесь. А чего ваша Лялька в жизни добилась, кроме этих соплей да грязных пеленок?
Она грозно посмотрела на притихших родителей. На какое-то мгновение ей даже стало их немного жалко, но она уже вошла в раж и сдавать свои позиции не хотела.
– Я всего добилась сама! И работа у меня есть хорошая, и квартиру, и машину в кредит оформила. И вот, – она показала в сторону неразобранных пакетов, – купить могу, что захочу. И поехать, куда захочу, могу! А что ваша Лялька смогла за это время? Мы ведь с ней одного дня рожденные? Что? Троих родила! Много ли ума надо, чтобы родить-то? Сидит на вашей шее…
– Хватит! – Андрей громко хлопнул по столу рукой. – Хватит, дочка! Наслушались! А шея на то и наша, чтобы подставлять ее, кому сочтем нужным! Понятно? А подарки с любовью делать надо. Иначе это совсем по-другому называется!
Надежда со страхом посмотрела на мужа. Она знала, чем обычно заканчивались такие перепалки. Конечно, Андрей прав! У нее всегда не хватало мужества вот так жестко разговаривать с Лилей, даже тогда, когда та была откровенно неправа по отношению к ним и к сестре. Ей так не хотелось тратить редкие минуты встреч на выяснение семейных отношений…
Лиля сидела внешне спокойная, уверенная в себе и пристально смотрела на отца. Глаза ее были немного прищурены и, казалось, что из них вот-вот сейчас вырвутся яркие стрелы молний. Было видно, что она себя еле сдерживает. Андрей тоже смотрел ей прямо в глаза, жестко отстаивая свое отцовское право в разговоре с дочерью.
– Я так и знала, – тихо произнесла Лиля, проговаривая каждый слог, – не беспокойтесь, завтра уеду, не буду вам мешать! А то я вижу, мои успехи совсем не дают вам покоя! А подарки, – она бросила взгляд на сумки, – это все можете выкинуть, если не угодила!
– Эх! – в сердцах выдохнул Андрей, поднимаясь со стула. – Третий десяток на земле доживаешь, а так еще ничего и не поняла в жизни! Уедешь, так уедешь, смотри сама… – и он вышел из комнаты.
– Мам, ну что он опять? – Лиля обернулась к матери, ища у нее поддержку.
Надежда подошла к дочери, провела рукой по коротко постриженным волосам, уложенным в аккуратную прическу.
– Ну, вот что, дочка! Ты и в самом деле, поезжай завтра. Отцу волноваться не следует. Сердце у него слабое. Не ровен час… А у тебя – своя жизнь! Ты уже взрослая. Живи, как сама разумеешь! Я знаю одно: наступит такой день, вспомнишь ты о нас, об отце, о сестре с племянниками. Лишь бы только поздно не оказалось. Иди спать! Спокойной тебе ночи, доченька.
Она поцеловала ее в жесткие, обильно политые лаком, волосы и повернулась к двери.
– Мам, да я же люблю вас! – вскрикнула Лиля, приподнимаясь со стула ей вслед.
Надежда обернулась и ласково посмотрела на дочь:
– Я-то знаю это! А вот ты перед кем стыдишься свою любовь показывать? Спокойной ночи!
И она вышла из комнаты.
3.
На следующее утро сразу после завтрака Лиля засобиралась в дорогу. Собственно и собирать было нечего, поскольку сумка с ее личными вещами так и осталась стоять у стенки не разобранной.
Вдруг дверь с шумом распахнулась. Ляля с грудным ребенком на руках, широко улыбаясь, просто вкатилась в комнату.
– Ну, где тут моя любимая сестричка? Лилька, как я по тебе соскучилась! Красавица ты наша! Лилечка! – Ляля насколько могла, придерживая одной рукой ребенка, прижалась к сестре.
Та непроизвольно тоже обняла сестру, стараясь при этом не задеть малыша.
Наконец Ляля, немного успокоившись, отстранилась от нее и села на стул.
– Давай, рассказывай! Как живешь? – спросила она, устраивая поудобнее ребенка на коленях.
Лиля спокойно посмотрела на нее.
– Нормально живу. Вот собираюсь уезжать…
– Не поняла, – Ляля растерянно посмотрела на вошедшую в комнату мать, – как уезжать? Ты ведь только вчера приехала? Мне Клавка сказала, так я еле утра дождалась! Мама, а отец-то где?
– Не галди, ты Лялька, – остановила ее Надежда. – Отца на работу вызвали, Лиле в город надо. Дела у нее.
– Да, дел много, – подхватила подсказку матери Лиля. – Вот приехала, повидала вас, и обратно. Город есть город! Он ждать не любит!
– А, опять ты про это… – Ляля поправила шапочку на головке малютки. – Замуж тебе надо, сестричка, вот что я скажу! Тогда все дела по местам расставятся. Быстро сообразишь, что главное, а что и подождать может.
– И ты туда же! Что вы все меня учите? Нравится вам так жить, живите! Я же не мешаю! И вы меня не трогайте!
Лиля резко повернулась к пакетам с подарками. Выбрав нужный, протянула его Ляле:
– Вот, тут вам гостинцы. Не подумай, от чистого сердца даю. Ну, как вы все не понимаете, – она посмотрела прямо в глаза сестре, – тошно мне здесь! Душно! Воздуха не хватает!
– Да, конечно, у нас воздух не то, что в городе, это я понимаю, – протянула Ляля. – Я другого не понимаю, почему от этого хорошего воздуха люди черствеют? Коркой покрываются или, изнутри гнить начинают, как залежалый огурец. Не все, разумеется, но бывает…
– Ну, вот, и спасибо! Теперь меня еще и гнилушкой зачерствелой назвали! – У Лили из глаз снова посыпались молнии. – И о чем с вами говорить-то после этого? Сами сначала жить научитесь, а потом других поучайте!
– Ну, вот и поговорили, сестричка, – грустно сказала Ляля и поднялась со стула. – Я думала, что что-то изменилось, да видно, ошиблась.
– Я тоже так думала, – грубо ответила Ляля, резко поднимая свою дорожную сумку.
– Пойду я мам, детей кормить пора! Наши-то дела тоже никто за нас не сделает! Отцу привет передавай! Завтра загляну. Доброй тебе дороги, Лилечка! – она еще раз взглянула на сестру.
– И вам счастливо оставаться! – ответила Лиля, что-то перекладывая в сумке.
- Гл. 15. ЛЯЛЯ
1.
«Как нехорошо с Лилькой опять получилось!» – сокрушалась Ляля, возвращаясь домой. Она не могла понять, почему Лиля так противится всему тому, что так дорого им. Ей самой, отцу, матери, бабе Тасе, бабе Тоне, царство ей небесное. Она много раз размышляла об этом, но не находила ответов на свои вопросы. Волей-неволей она со временем начала противопоставлять Лилю всем им, противопоставлять их семье. А это было, по твердому убеждению Ляли, абсолютно неправильно! У каждого может быть свое мнение, у каждого члена семьи – своя жизнь, но вместе они – СЕМЬЯ! Каждый должен чувствовать поддержку семьи, но и семья должна чувствовать каждого! Не должно быть противопоставления. Не должно, но с Лилей выходило именно так.
Сколько раз Ляля пыталась разобраться в этом, прощала сестре обидные слова в ее адрес и даже в адрес родителей. Она с искренней радостью и нетерпением ждала каждый раз ее приезда. И каждый раз их встреча заканчивалась скандалом, а иногда и прямыми упреками и оскорблениями.
Ребенок заворочался в одеяле и начал немного попискивать.
– Проснулся мой миленький! – она на ходу приподняла уголок кружевной пеленочки, прикрывающей личико малыша. – Кушать хочет мой сынуленька, – ласково проворковала она, прицокивая языком.
Малыш перевел еще не очень осмысленный взгляд на родной звук, который видимо в его сознании олицетворял и маму, и еду одновременно, и широко улыбнулся во весь свой беззубый рот, причмокивая, словно говоря, что он уже и не прочь бы подкрепиться.
– Идем, идем, мой родной, – Ляля ускорила шаг. – Сейчас все у тебя будет! И все-таки, чем же мы ей так не нравимся, а, Павлушенька?
Тревожные мысли о сестре не покидали ее.
2.
Ляля плотно прикрыла за собой дверь, чтобы не впустить морозный воздух, положила малыша на стол и начала раздеваться.
– Не торопитесь, Лилька уехала уже! – бросила она в сторону бабы Таси, которая помогала одеться маленькой Тонечке.
– Как это уехала? – она повернулась к Ляле. – Ведь только вчера приехала. И не виделись еще! Опять поругались, что ли?
– Да ну ее, баб Тась! Строит из себя городскую кралю. Как будто мы здесь скотина какая-то!
– Ты-то чего разгорячилась? Не знаешь сестрицу свою? Никак с самого первого дня вместе! Отойдет, не впервой!
– Она-то отойдет! С нее, как «с гуся вода»! А мне каково? А матери с отцом?
– Да, им конечно, не сладко! Ну, что Тонечка, давай раздеваться, раз такое дело, – баба Тася начала расстегивать пальтишко на маленькой девочке, которая послушно повернулась к ней.
– Настенька, а ты чего не раздеваешься? – не оборачиваясь, обратилась она ко второй внучке. – Сегодня уж не пойдем никуда.
– Тетя Лиля – хорошая! – Вдруг неожиданно громко заявила девочка, не двигаясь с места.
– Никто и не говорит, что она плохая, – баба Тася посмотрела на нее.
– Вы всегда ругаетесь, когда она приезжает! Вы все ее не любите, а она – хорошая! Вот! – Упрямо повторила Настя и начала стягивать с головы шапку.
3.
– Привет, девчонки! – в комнату с шумом ввалился отец семейства. Дом сразу как будто бы стал шире и выше, словно раздулся, как волшебный воздушный шарик и наполнился до краев теплом, радостью, смехом, любовью, всем тем, без чего жизнь становится просто бессмысленной.
– Папка, папка пришел! – защебетали Настя и Тонечка и бросились к отцу. Он, громко хохоча, начал подбрасывать их по очереди к самому потолку, чем вызвал неудержимый и отчаянный визг обеих.
– Толя, осторожней, не урони! – протягивала к ним руки баба Тася, но подойти ближе не решалась.
Ляля, держа на руках маленького Павлушку, спокойно стояла в другом конце комнаты, не мешая отцу и дочерям насладиться долгожданной минутой встречи.
Наконец шум немного поутих.
– Приветствую! – Анатолий обнял бабу Тасю и направился к жене.
– Здравствуй, любимая! – он нежно поцеловал ее. – Привет, малец! Дома все в порядке?
Это обращение было уже адресовано младшему сыну, который после очередного кормления был в хорошем расположении духа и не переставал улыбаться.
– Ну, вот и отлично! – довольно произнес Анатолий. – Теперь можно и поужинать!
Он направился умываться с дороги, а женщины принялись накрывать на стол.
4.
Ужинали в этой семье всегда шумно, весело и с аппетитом!
Анатолий работал лесником в местном лесничестве. Хозяйство большое, хлопотное. Дел много! То браконьеров ловить, то саженцы высадить, то заезжим гостям охоту устроить, да проследить, чтобы все по уму прошло, без вреда для леса и его обитателей. Работы хватало! Да и мастер он был отменный по плотницкой части. Мог любую вещь так сделать, что на выставке показать не стыдно было бы!
Вот и сейчас вся дружная семья сидела за большим добротным деревянным столом с толстой столешницей из белой березы, покрытой прозрачным лаком. С обеих сторон стола стояли удобные лавки из такого же дерева. Дети сидели на маленьких стульчиках с высокими сиденьями и резными спинками. Рядом уже стоял специальный детский стульчик, приготовленный для младшего сынишки.
Из теплого светло-желтого дерева был сделан даже прибор для специй, в виде двух тюльпанов, расположившихся на резном листочке. Тут же стояла и подставка для салфеток.
На столе в большой узорчатой хлебнице лежал душистый хлеб, нарезанный большими ломтями.
Анатолий ел с аппетитом, откусывая большие куски и смачно жуя. Он, словно большой и пушистый домашний кот, даже тихонько урчал от удовольствия, время от времени окидывая взглядом своих любимых. Да, не в этом ли заключается счастье? Видеть свою семью в радости и благополучии? А это во многом зависит от него, хозяина семьи!
«Хозяин!», – Анатолий усмехнулся про себя, дочиста вычищая хлебом тарелку.
–Ты чего? – спросила Ляля. – Наелся или еще добавить?
– Нет, спасибо, родная! Я сыт! Ну, что нового в нашем хозяйстве?
– Да, ничего вроде и нет, – замялась Ляля.
Не хотелось ей вспоминать про сегодняшнюю встречу с сестрой и Анатолия расстраивать не хотелось.
– В нашем хозяйстве все спокойно, – словно уверяя себя саму в этом, повторила она.
– Пап, а тётя Лиля – это наше хозяйство? – Настя как-то не по-детски прямо посмотрела ему в глаза.
Анатолий несколько замешкался, кинул взгляд на жену, потом перевел его на старшую дочь. Он знал о сложных отношениях сестер.
– А что случилось, дочка? Почему ты так спрашиваешь?
– Я понимаю, что, если сестры – то одно хозяйство. Вот, как у нас с Тонькой, например. А у мамы – сестра – тетя Лиля. А она относится к нашему хозяйству, или у них – свое хозяйство?
– Лялечка, – он обратился к жене, – что, Лиля приезжала?
– Приезжала, – тихо ответила та, счищая ладонью крошки хлеба со стола.
– Понятно, – Анатолий перевел взгляд на дочь. – Как бы тебе объяснить?
– А чего мне объяснять, – вызывающе посмотрела на отца Настя. – Пока мы маленькие – одно хозяйство, а когда вырастем, то еще неизвестно?.. – Она по-хитрому прищурила один глаз.
У нее это получилось так по-детски непосредственно и смешно, что Анатолий и Ляля разразились веселым смехом. Настя сидела с довольным видом, кажется забыв о мучавшем ее пару минут назад, вопросе.
– Эх, смейтесь, смейтесь…, – баба Тася поднялась из-за стола. – А вот мы с бабой Тоней с самого детства и до последнего ее дня были вместе. Вот так-то, сестрички… – и она вышла из комнаты.
Смех резко прекратился.
– Да, – Анатолий снова посмотрел на Настю, – оказывается, хозяйство – это такое непростое дело, дочка!
Та молча слезла со стула и пошла в свою комнат
Гл. 16. ЛИЛЯ
1.
Город готовился к встрече Нового года. Улицы украшались искусственными елками, гирляндами с разноцветными огоньками, блестящими витринами. Повсюду ощущалось предпраздничное настроение. На дорогах выстраивались длинные вереницы машин, люди кочевали из одного магазина в другой, выбирая подарки. В детских садиках проходили праздничные утренники, а в школах – репетировали программы новогодних вечеров.
Лиля шла по улице и ничего не замечала. Ни ярких огней, ни снующих прохожих. Сегодня она решила пройтись до дома пешком. Настроение было ниже среднего. «Что же такое получается?» – с раздражением думала она. – «Почему все так плохо?»
Несколько дней назад она вернулась от родителей. Поездка явно не удалась. Опять поссорились, опять эта Лялька со своими «сю-сю-сю»… «Тьфу, противно!» – Лиля поморщилась, вспоминая последний разговор с сестрой.
А ведь хотела, как лучше. Выбрала время, купила подарки, привезла. Думала встретить Новый год с семьей. В кои веки-то раз? И то не получилось! Никому она не нужна, никто ей не рад!
На глазах появились слезы. Лиля попыталась смахнуть их рукой, но жесткий шов перчатки неприятно задел кожу. Резкая боль на мгновенье ослепила ее и отдалась где-то глубоко в носу. «У, черт!» – от боли она даже остановилась.
Лиля сняла перчатку и достала из сумочки бумажный носовой платок. Боль утихла, но слезы не переставали литься.
Через несколько секунд она уже рыдала почти в голос, прислонившись к стене и промокая неудержимые слезы совсем размокшим платком.
– Девушка, Вам плохо? Вам помочь? – вокруг начали собираться участливые прохожие.
«Да, мне плохо! Мне очень плохо! Мне плохо-о-о!» – хотелось крикнуть ей во весь голос.
Но в следующий момент она медленно повернулась и, словно оттолкнувшись от стены, пошла прочь.
– Вот тебе и людская благодарность! – женщина в игриво набок надетом берете обернулась к собравшимся. – Ей помощь предлагают, а она даже спасибо не соизволит сказать!
Но люди уже начали расходиться по своим делам. Предновогодних дел у всех много! Успеть бы их переделать! Успеть бы оставить в уходящем году все неприятности, горести и неудачи! И загадать желания на будущий год. И загадать, чтобы они сбылись!
2.
Это был первый Новый год, который Лиля встречала в одиночестве. В городе у нее было много друзей. И на работе, и вообще, «по жизни». Было всегда где и с кем провести праздники, особенно Новый год!
В этот же раз с самого начала все как-то не заладилось. Сначала она поссорилась с Борей.
«Да», – Лиля сидела на диване, поджав под себя ноги и отпивая маленькими глоточками «мартини» с апельсиновым соком из большого широкого бокала, смотрела в телевизор. Там известные и не очень известные артисты пытались шутить. Время от времени показывали зрителей, которые как-то уж очень активно аплодировали. Но поскольку звук был отключен, Лиля не могла оценить всю прелесть шуток. Было забавно смотреть на скорченные лица юмористов и на хохочущих во весь рот зрителей.
Лиля безучастно переключила на другую программу.
Она перебирала в памяти события последнего месяца. Казалось, что за этот один месяц их произошло больше, чем когда-либо за год. Или полгода. Да, ладно, неважно! Много событий произошло. И все какие-то не очень радостные.
Да, месяц начался с ссоры с Борей. Это была не просто очередная ссора, это был полный разрыв!
Впрочем, к этому все шло, но как-то оба оттягивали «момент истины». Привыкли друг к другу за несколько лет. Но видимо всему наступает конец. Надо с этим смириться. И Лиля уже вроде бы смирилась. Почему она сегодня снова вспоминает о нем?
3.
Турция встретила ярким солнцем, знойным воздухом и вечно улыбающимися смуглыми таксистами, портье, официантами.
Для Лили это была первая заграничная поездка. Все было красиво, загадочно и заманчиво. Тем более что поездка эта была ее так называемой, тринадцатой зарплатой. Этот термин ушел в Советское прошлое, которое Лиля во взрослом состоянии не очень застала. Но вот их директор был приверженцем всего, что происходило в те времена. Правда, это не мешало ему основать свой бизнес. Довольно удачный бизнес, который собственно и позволял ему делать некоторые импровизации. В удовольствие себе и своим работникам.
Так ежегодные предновогодние выплаты в их компании назывались не «бонусом» или «премией», как это было принято везде, а «тринадцатой зарплатой». И выплачивалась она не деньгами, а путевками на отдых. Место отдыха мог определить сам сотрудник, но «живые» деньги получить не мог.
Народ сначала недоумевал, пытался сопротивляться, но потом смирился и даже увлекся этим процессом. Тогда еще было в диковинку среди зимы на недельку оказаться на теплом морском побережье.
Встреча с Борисом произошла в первый же день.
Лиля лежала около бассейна под ярко-желтым тентом и наслаждалась всем происходящим. После наших морских пляжей, замусоренных и плотно заполненных дорвавшимися, наконец, до жаркого солнца, полуобгоревшими отдыхающими, обычный пластмассовый персональный лежак казался троном, возлегая на котором можно было позволить себе разглядывать ярко-синее небо без единого облачка, или смотреть, как плещутся в бассейне довольные и смеющиеся люди. Можно было просто закрыть глаза и помечтать, как говорится, о своем, о девичьем.
Очень хотелось пить, но еще больше не хотелось вставать и куда-то идти.
Лиля слегка приподняла солнцезащитные очки, посмотрела на свой пустой стакан, стоящий на низком столике рядом, поискала взглядом юношу-бармена, который охотно разносил отдыхающим напитки. Но, не увидев его, опустила очки на глаза и отвернула голову в другую сторону.
– Не хотите ли освежиться? – Услышала Лиля приятный мужской голос.
Она повернулась и неохотно приподняла веки.
На соседнем лежаке сидел молодой человек и, улыбаясь, смотрел на нее. На столике стояли два высоких стакана с апельсиновым соком и длинными трубочками. Большие кусочки льда, плавающие в стакане, манили прохладой и ароматом спелых цитрусов.
Лиля посмотрела на юношу. Тот молча взял один стакан и начал потихоньку тянуть через трубочку янтарную жидкость.
Этой пытки Лиля не выдержала. Она села на лежаке, спустила ноги и потянулась за вторым стаканом.
Они молча пили сок, не торопясь и не говоря друг другу ни слова. Смотрели друг на друга, и пили прохладный вкусный сок. Они наслаждались происходящим…
4.
Вот так начался их «апельсиновый» курортный роман. Обычный курортный роман, который по всем правилам жанра, как говорят, до добра не доводит. И заканчивается в день возвращения домой.
Но их роман оказался исключением из правил, он продолжился. Вот, только зачем?
5.
Лиля посмотрела на часы. Половина одиннадцатого.
Она поднялась с дивана. Пора уже было что-то сделать. Накрыть на стол, одеть платье. Не встречать же Новый год в тапочках?
Лиля подошла к шкафу, открыла его и безразличным взглядом провела по висевшим на плечиках нарядам.
Ничего не хочется! Ничего не нравится! Хотя каждый из них она выбирала и покупала сама… Хотя, нет…
Лиля вынула из шкафа специальный прозрачный мешок для хранения вечерних платьев. Да, это, пожалуй, был единственный раз, когда ей подарили платье.
Лиля раскрыла молнию и достала длинное красное платье…
6.
Лиля и Борис уже прошли таможенный контроль и сидели в зале ожидания. До отлета еще оставалось чуть более часа.
– Пойду, посмотрю, что к чему, – Лиля встала и направилась к магазинчикам «duty free». (желтым – проверить правописание)
– Давай, – ответил Борис, листая глянцевый журнал, видимо оставленный на скамейке предыдущими пассажирами.
Лиле говорили, что в этой беспошлинной зоне можно купить все намного дешевле, чем в городе. Поэтому она приберегла немного денег, чтобы потратить их здесь на всякие сувенирчики и безделушки.
Она ходила от прилавка к прилавку, не успевая даже все рассмотреть. Так много всего! Такое все красивое!
И вот, когда, почти все было потрачено, а руки еле удерживали огромное количество разных бумажных сумочек и пакетиков, она увидела его! Это было платье ее мечты! Длинное, вечернее, из мягкой струящейся и немного переливающейся на свету ткани, ярко красное платье!
«Lady in red is dancing with me», – в голове всплыла строчка из ее любимой песни. Сколько раз она представляла себя в красном платье! Именно в таком!
Лиля остановилась перед ним, как завороженная. Потом взгляд перешел на ценник, на котором была обозначена довольно крупная сумма, несмотря на все скидки, присущие данному месту.
Она опустила руки и невольно разжала пальцы. Сумочки и пакетики рассыпались по полу. Народ вокруг засуетился и кинулся поднимать все с пола и вкладывать ей в руки. Лиля растерянно все принимала и кивала головой в знак благодарности, но не могла оторвать взгляда от этого красного чуда.
– Давай, давай, я тебе помогу! – Борис раскрыл большой пакет и начал складывать туда все, чтобы освободить руки Лили. – Хорошо, догадался пакет купить. Вижу, тебя долго нет, значит, думаю, пригодится!
Лиля подошла к платью и провела пальцем по теплой нежной ткани. Потом отошла на шаг, потом снова подошла.
– Ты что, хочешь это платье купить? – спросил Борис. – А что, красивое! Давай померим? Madam, please! – обратился он к миловидной продавщице.
– Нет, нет! – запротестовала Лиля. – Я вовсе не хочу его покупать! Пойдем!
– Тебе же понравилось! Я вижу! Давай хотя бы примерь!
– Нет, Боря! Пойдем! – и она направилась к выходу из магазинчика.
«Lady and Gantelman’s!» – в гулкой тишине зала ожидания раздался голос диктора, приглашавший пассажиров на посадку.
Борис выбежал из магазина с большим пакетом в руках. Лиля даже не обратила на это внимание. Они подхватили вещи, оставленные около соседней лавочки, и поспешили к выходу.
7.
А потом были счастливые три года. Три года любви, нежности и веры в то, что это – навсегда!
Лиля сняла платье с плечиков, приложила к себе и подошла к зеркалу.
…Они возвращались из отпуска, из теплого и светлого рая, подарившего ей десять дней чуда любви. Лиля была уверена, что, сойдя с трапа самолета, они разъедутся в разные концы большого города и никогда больше не встретятся. Она это знала из книжек и рассказов подружек. И Лиля не делала из этого трагедии. Она воспринимала этот момент, как само собой разумеющееся завершение их курортного романа.
О чем они говорили тогда? Да ни о чем. Так, о каких-то пустяках. Словно никто из них не хотел думать о том, что произойдет через несколько часов.
Самолет приземлился. Пассажиры засуетились, пробираясь к выходу. Они попрощались как-то обыденно. По-соседски.
– Помоги, пожалуйста, – Борис протянул Лиле пакет, а сам взял ее и свой чемоданы. Чтобы не тратить время, они не стали сдавать вещи в багаж.
Они шли рядом, просто как два человека, проведшие вместе какое-то недолгое время. И за это время они не стали близкими людьми, но, наверное, именно поэтому смогли доверить друг другу что-то очень важное. Вовсе не задумываясь над тем, что это может со временем стать каким-то испытанием для них самих. Возможно еще большим, чем до встречи…
А сейчас каждый уже думал о своем доме и о том, какие там ждут дела.
– Боренька! – раздался женский голос из толпы встречающих.
Борис приветственно кивнул в ответ. Руки его были заняты.
Лиля осознала все происходящее только тогда, когда Борис подбежал к молодой симпатичной женщине, поставил чемоданы и обнял ее.
Лиля невольно остановилась рядом. «Жена? Все правильно! Так, как и должно быть. Классика!» – подумала она.
Другого она и не ожидала? Они ведь за эти дни так ни разу и не поговорили о своих домашних делах, о своих жизнях. Как будто до их встречи ничего этого у них и не было.
– Спасибо, что помогли, – тихо сказала она, глядя на Бориса, взяла свой чемодан и быстро пошла к выходу.
Домой Лиля добралась уже поздно вечером.
«Как все-таки хорошо дома!» – подумала она, складывая прямо на пол в прихожей все, что было у нее в руках.
Лиля переоделась, приняла в душ, выпила кофе и легла в теплую чистую, пахнущую домом постель.
«Все остальное – завтра…» – с этой мыслью она заснула.
А назавтра, после телефонного звонка Борису по поводу платья, про которое вчера она даже не вспомнила, была их встреча, а за ней вторая, третья… И так в течение трех лет, пока наконец, Лиля не решила прекратить их бесконечный курортный роман.
8.
– Ну, почему же все так! – Лиля в сердцах скомкала платье и швырнула его на диван. – Ничего не хочу! Ни этого дурацкого платья, ни Бориса! Пусть живет, как знает! Мне и так хорошо!
Она потуже затянула пояс на халате и прошла на кухню, шаркая шлепанцами по полу. Открыла холодильник. Продуктов было много, но есть ничего не хотелось.
Лиля достала маленькую баночку красной икры, купленной по случаю Нового года, и масленку. Отрезала кусок свежего хлеба, намазала его маслом и стала накладывать икру. Толстым слоем. Стараясь всю поверхность бутерброда занять сияющими красными икринками.
«Прямо под цвет платья!» – промелькнула мысль, но в это время веселый голос из телевизора сообщил, что новый год вот-вот настанет!
Лиля положила бутерброд на тарелочку и помчалась в комнату.
До полуночи оставалось чуть более десяти минут.
Она натянула на себя красное платье, прошлась расческой по волосам, налила в бокал «мартини» из бутылки, стоящей около дивана. Добавила в бокал апельсинового сока. Все это она сделала минуты за три-четыре.
По телевизору Президент уже начал произносить свою поздравительную речь.
Лиля разрезала бутерброд пополам. Это была ее давняя привычка: за Новогодним столом разделить пополам все, что есть на тарелке. Одну половинку съесть в уходящем году, а другу – в наступившем. Что это означало, Лиля не знала. Да и никогда не задумывалась над этим. Она только помнила, что начала это делать с того момента, как родители в первый раз разрешили им с Лялькой не ложиться спать до полуночи.
«Родители… эх!» – настроение опять упало, когда в памяти всплыла последняя встреча с ними.
«Бам-бам-бам!» – Лиля вздрогнула, вернувшись к действительности. Куранты начали свою прелюдию, готовясь отсчитать двенадцать раз и возвестить о приходе Нового года.
– Ну, дорогая! – сказала она, обращаясь к себе. – Пусть все плохое останется в уходящем году!
Она откусила добрую половину бутерброда, запила «мартини» с и начала усиленно жевать, стараясь успеть проглотить до того, как пробьет первый удар курантов.
– Раз! Два! Три! – Лиля отсчитывала удары.
С каждым разом голос ее становился все громче и увереннее.
– Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Ура-а-а!!! – прокричала она. – Ура-а-а! С Новым годом, Лилечка!!!
Она запихнула в рот вторую половину бутерброда, залпом осушила бокал и снова наполнила его «мартини». Пакет с соком оказался пустым. «А, да, Бог с ним!»
Ее обуяло неистовое веселье! Лиля побежала на кухню, вытащила из холодильника все, что было припасено для праздничного стола, и разложила на столе в комнате. Прямо из упаковок она отрезала куски колбасы, сыра, открыла баночку селедки в винном соусе и клала эти розоватые аппетитные кусочки на черный хлеб, и хрустела луком, откусывая его от разрезанной на четыре части большой луковицы.
Какой же это замечательный Праздник – Новый год! Новый! Значит все должно пойти по-новому! Нет, если все хорошо, то и пусть так будет. Или еще лучше! А, вот, если все – плохо! Тогда в Новом году все будет хорошо!
« Я одинокий бродяга любви, Казанова» – на экране Валерий Леонтьев выделывал головокружительные «па» голосом и телом. Вся эта экспрессия, весь задор словно переселился в Лилю. Она начала безудержно прыгать, кружиться, летать по комнате, все больше и больше вовлекаясь в это неистовое веселье!
Свобода!!!
Гл. 17. НАДЕЖДА
1.
Надежда тяжело переживала последнюю размолвку с дочерью. Вот и Новый год скоро, и встретили бы его вместе, всей семьей. Так нет, же! Опять чего-то не так! А чего?
– Андрюш, а ты помнишь, какие они были маленькие? – обратилась она к мужу, лежавшему на диване с закрытыми глазами.
– Конечно! – ответил тот, не открывая глаз.
– Значит, и ты об этом же думаешь, – Надежда присела рядом, свернув на руке полотенце, которым вытирала вымытую после ужина посуду. – И тебе это покоя не дает.
– Какой уж тут покой, эх-хе-хе… – Андрей тяжело поднялся, нащупывая ногами тапочки.
– Вот и я думаю, – продолжала Надежда, снова подходя к кухонному столику. – И откуда они такие берутся? Воспитывали одинаково, кормили, поили, одевали. Все делали, чтобы ни в чем для них различия не было. А вот выросли, и такие разные. Почему так получается?
Андрей подсел к столу и вытащил из пачки папиросу.
– Ты же бросить решил, Андрюша! Тебе ж врачи запретили, – попыталась остановить мужа Надежда.
– Да что они мне могут запретить, Наденька? Курить запретили. Эка невидаль! А то я без них не знаю, что это – яд! А вот лучше бы подсказали, что с дочкой творится? Так что давай не будем!
– Давай! – покорно согласилась Надежда. – Только от того, что мы с тобой говорить об этом не будем, лучше то не станет? А?
– Станет, не станет! Не знаю я! Пока она сама не одумается, ничего мы с тобой поделать не сможем! Вот так я думаю!
– Андрюша, а может ей и не так плохо? Может, это мы с тобой переживаем, а ей хорошо живется там в городе-то?
– Наверное, хорошо, раз не возвращается, – согласился Андрей.
– Мне только обидно, что она с сестрой так. – Надежда присела рядом с мужем. – И с нами так грубо обходится. Вот, если бы у меня родители были, я бы ни за что так с ними не разговаривала…
Надежда вдруг уткнулась в полотенце, которое до сих пор держала в руках, и разрыдалась.
– Надюша, ну, что ты? Успокойся! – Андрей встал, налил в стакан воды из ведра и поставил его на стол перед женой. – Выпей водички, успокойся, родная!
Он обхватил ее голову руками и прижал к своей груди.
В памяти отчетливо всплыли события того послевоенного вечера, когда мамка сообщила ему о гибели отца. Ни разу в жизни он не нарушил клятвы, которую тогда дал себе, глядя на плачущих мамку и маму Тоню: никогда и никому не позволить обидеть любимых женщин его семьи!
А что же получается теперь? Лиля ведь – его родная дочь. Тоже – женщина его семьи. И тоже – любимая! Так кого и от кого он должен защищать?
2.
Наденьке было пять лет, когда ей в первый раз приснился этот сон.
Ей снилась женщина.
У нее были длинные светло-русые волосы, добрые глаза и ярко красные щеки. Словно густо накрашенные румянами.
Тогда Наденька, конечно, ничего не знала о румянах. Тогда во сне она, наверное, подумала, что женщина просто испачкала лицо краской или свеклой. А может и вовсе не обратила внимания на эти алеющие щеки? Этого она не помнила.
Наденька никогда прежде не видела этой женщины, но она была с первой минуты уверена, что знает ее. Что-то родное, теплое и манящее было в этом видении. До того родное, что захотелось прижаться и остаться в ее объятиях навсегда.
Наденька протянула к женщине руки, сделала шаг навстречу к ней, но та, улыбаясь и нежно смотря на нее, покачала в ответ головой, словно не разрешая ей приблизиться, и стала медленно растворяться. Только два алых пятнышка, словно два маячка, еще долго светились в сонной дали…
«Мама, не уходи! Мама!» – Рыдала девочка, сев на кроватке и протянув ручки в темный угол комнаты.
– Наденька! Что случилось? Приснилось чего? – Тася и Тоня подбежали к кроватке. – Ты что, моя милая?
Тася подхватила ребенка на руки, пытаясь успокоить.
Наденька, продолжая всхлипывать, прижалась к материнской груди.
– Ну, все, все! Успокойся, – Тоня помогла Тасе укутать девочку в одеяло. – Не надо плакать! Мама с тобой!
«Мама» – подумала Наденька и снова разрыдалась.
– Ну, что же такое тебе приснилось? Не надо плакать! Вон и Андрейка здесь, и мама Тоня здесь! Все с тобой! Никто тебя не обидит! – причитала Тася, качая девочку на руках.
Андрейка сидел на своей кроватке с чуть приоткрытыми заспанными глазами и недовольно смотрел на происходящее. Он не переносил, когда женщины плачут! И чего она плачет и мамку зовет, мамка-то вон она, рядом. Она чего не узнает ее? Спать не дает!
И вдруг его осенило! Мамка Тася ведь не родная мамка Наденьке. Вот в чем дело-то! А Наденьке, наверное, приснилась ее родная мамка!
Андрейка даже окончательно проснулся от своего открытия, и поудобнее сел на кровати.
А что, если и правда Наденька уйдет к своей мамке? А как же он? Без Наденьки он не сможет! А кого он будет защищать? И потом, какая же та тетенька ей мамка? Она ведь бросила ее тогда, еще маленькую совсем. Дяденька Петр ее им принес. Андрейка хорошо запомнил тот день.
Нет! Не отдаст он свою Наденьку никакой другой мамке!
– Ну, слава Богу, никак успокоилась, – Тася аккуратно положила спящую девочку в кроватку. – Надо же такому присниться, чтобы так плакать!
Тася поправила на ней одеяло, поцеловала и повернулась к Андрейке:
– А ты чего не спишь? Спи, давай!
Она подошла к сыну, тоже накрыла его одеялом, погладила по головке и поцеловала.
– Мамка, а ты ведь правда настоящая мамка мне и Наденьке? Ведь, правда? И Наденька никогда не уйдет к другой мамке?
– Вот, глупышок! Конечно, не уйдет! И к кому ей идти-то? Мы с Тоней – ее мамки, а ты – братик! И идти ей некуда. Пойдем спать, Тоня, – обратилась она к сестре.
«Ну, хорошо, тогда!» – успокоился Андрейка, поглубже закутываясь в одеяло. – «Вот вырасту и женюсь на ней. Тогда точно никто ее не заберет».
3.
Молодежь провожали в армию. Как принято, с самогоном, причитаниями и песнями. После войны прошло уже более десяти лет, но долго еще не уйдут из памяти людской те горестные годы. Долго еще слова «армия» и «проводы» будут для людей ассоциироваться с бедой и безвозвратной разлукой…
В этот раз призывников было всего трое. Вчерашние пацаны, а сегодня уже без пяти минут солдаты, старались выглядеть самостоятельными и серьезными. Но, глядя на их тоненькие шейки, торчащие из-под телогреек, на стриженные «под ноль» головешки с оттопыренными по-детски ушами, на глаза, пронизанные тоской и страхом прощания с родительским домом, охватывала такая грусть, что хотелось выть, хотя видимых причин для этого вовсе не было.
Андрейка стоял в окружении своих родных. Тася прижалась к сыну, уткнувшись в его плечо, и тихо плакала.
– Мамка, не плачь! – успокаивал ее Андрейка. – Не на войну ведь!
Он говорил это тихим голосом, гладя мать по голове и стараясь не шевелиться. По-мужски он понимал, что и у женщин его семьи наступают не самые легкие три года. И не только из-за того, что их сын и брат уходит из дома, а еще и от того, что целых три года они будут жить без мужчины в доме. Без мужской опоры и поддержки. А это совсем не просто! Особенно на селе!
– Ну, ладно Тась! Не на смерть провожаешь, прости Господи! – Тоня обняла сестру. – Не успеешь оглянуться, вернется наш Андрейка! Взрослый совсем будет, важный! Жених!
Тася улыбнулась сквозь слезы и посмотрела на сына. Как похож на отца! В памяти всплыл тот прощальный день, когда провожали на фронт Павла. Слезы сами собой потекли по щекам.
– Ну, вот опять! – Андрейка попытался смахнуть их рукой, но вдруг над площадью громко разнеслось «Внимание!», и все повернули голову в сторону командира, вышедшего из здания Сельсовета.
Наденька все это время стояла рядом с братом, прижавшись к нему сбоку и крепко держа рукой за телогрейку. Она не плакала. Она, конечно, понимала, что какое-то время не увидится с ним, но своим еще детским умом она не могла до конца понять и осознать ни длительности этого срока, ни эмоциональных переживаний, которые неизбежно возникают при разлуке с близким человеком. Во всем происходящим она даже видела отчасти какое-то приключение, которые не так часто случались в ее жизни. Ну, не считая, конечно, походов с Андрейкой и его друзьями в «ночное» или поездок с мамой Тасей или Тоней в город.
– Все, пора! – Андрейка одной рукой обнял мать и Тоню, а другой прижал к себе Наденьку. – Вы тут не балуйте без меня!
– Андрейка, когда ты поедешь, я побегу вон туда! – Наденька показала рукой на высокий холм. – Вон от той березы буду тебе махать! Ты смотри! Ладно?
– Ладно, ладно – по-отечески потрепал ее по голове Андрей – Беги сейчас, а то не успеешь.
– Успею! Я – быстрая! – бойко ответила девочка.
– Смотри, замуж без меня не выскочи! Быстрая!
– Ты что, дурак? – смутилась Наденька. Щеки ее налились ярким румянцем.
– Вон как заалелась! – смеясь, продолжал дразнить ее Андрей.
– Мам, чего он? – Наденька отодвинулась от брата, не выпуская из рук рукав его телогрейки.
– Ладно, Андрейка, не говори лишнего, – Тася сильнее прижалась щекой к сыну. – В добрый путь, сынок! Возвращайся скорей!
Раздалась команда строиться. Все потянулись к запряженной телеге, которая должна была доставить новобранцев в город.
Наденька ничего этого уже не слышала. Она во весь дух бежала в гору, чтобы успеть помахать Андрейке своим цветным платком.
Береза была старой и очень высокой. На фоне пасмурного ноябрьского неба чернели высоко поднятые развесистые ветви.
Наденька ухватилась за толстый шершавый ствол одной рукой, а другой стянула с головы платок и начала сильно размахивать им.
Отсюда сверху было хорошо видно, как люди, стоявшие на площади, потянулись к телеге, как мама Тася и Тоня как-то неуклюже, словно через силу переступая, пошли следом за Андрейкой.
Наденька, высоко подняв руку, размахивала платком.
– Андрейка! – громко крикнула Наденька. Ей очень хотелось, чтобы брат оглянулся и увидел ее. Но он, окруженный медленно движущейся толпой, все дальше и дальше уходил от нее совсем в другую сторону.
– Андрей!!! – изо всех сил снова крикнула девочка, но ее крик потонул в шуме раскачивающихся на ветру ветвей.
Рука затекла, но Наденька все яростнее и яростнее махала платком.
И вдруг в какое-то мгновение она почувствовала, что кто-то нежно прикоснулся к ее плечам, словно вливая в нее новые силы. Словно кто-то пытался поддержать ее, и она, подхваченная каким-то неведомым и невидимым потоком, даже подпрыгнула на месте, пытаясь еще выше поднять руку с платком.
– Андрейка!!! – снова крикнула Наденька и в этот момент он обернулся.
– Андрейка, я здесь! Ты меня видишь? – Наденька еще сильнее замахала платком. – Я здесь! Возвращайся, я буду ждать тебя!
Андрей, увидев ярко развевающийся платок на вершине холма, помахал в ответ рукой.
Потом новобранцы положили в телегу свои мешки, наполненные теплым бельем и домашними пирожками, и тронулись в свой первый дальний взрослый путь.
Уже далеко отъехали от села, а Андрей все смотрел и смотрел на яркий платок, развевающийся под старой березой на самой вершине большого холма. И на два ярких красных солнечных луча, пробивших хмурое небо и на какое-то время осветивших угрюмые черные ветви.
4.
Надежда лежала в кровати и все думала и думала о дочерях. Что же она не доглядела, что не доделала? Чего не додала им? Вроде бы все, как у всех. Ни в чем не нуждались. Несмотря на работу, Надежда старалась исправно вести хозяйство. В доме всегда тепло, уютно и сытно. И уважительно. Откуда что взялось?
Надежда тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок.
– Ты чего не спишь? – Андрей приподнялся на локте и с тревогой посмотрел в на жену. В темноте под одеялом четко вырисовывался силуэт ее фигуры.
– Надюша, болит чего? – Он нежно дотронулся до ее плеча.
– Нет, Андрюша, – Надежда повернулась к нему лицом. – Ничего не болит. Душа болит, прямо сил нету.
Андрей спустил ноги с кровати, зажег ночник.
– Ты себя-то не изводи, – тихо, но решительно сказал он, беря в руки пачку папирос. – Взрослые они. Сами разберутся. Кончилась наша власть над ними!
– Андрюша, – снова не унималась Надежда. – Да разве мы их этому учили? Вот так с родными обращаться? Поэтому Лиля и одна, потому что любить сама не умеет, а от других требует. Так старой девой и останется, не приведи Господи!
– Учили, не учили… а, вот такие выросли, и все тут! Ты, Надежда на меня не сердись, что я так с ней. Не могу я терпеть такого. Не правильно это!
– Конечно, не правильно! – Согласилась Надежда. – Но ведь дочь наша! Может еще раз объяснить чего? Может плохо говорили мы с ней?
– Ты сама-то веришь в то, о чем говоришь? – Андрей глубоко затянулся, задерживая дым во рту.
Потом резко выдохнул и стал разгонять дым рукой.
– Ой, прости, совсем я тут все задымил.
– Да, ладно уж, кури! Что с тобой поделаешь? Я ведь понимаю, тебе тоже не просто! – Надежда положила голову на подушку, натягивая одеяло до самого подбородка.
– А помнишь, Андрюш, какие они маленькие были? Хорошенькие такие, любознательные, – она улыбнулась своим воспоминаниям. – Как они в детстве себя называли, дай Бог памяти… «Алюль-Балюль»… И присказка у них еще была, помнишь? «Алюль-Балюль хиштати саританур» Так кажется? Из какой-то сказки, не помню уже. А как Ваньку соседского напугали? Андрюш, помнишь? – Надежда снова присела на кровати.
– Да, уж! – отозвался тот. – Это же надо было догадаться, обеим сразу наклониться над его кроваткой. А он тогда совсем мальцом был. Годика два, не больше. Захотелось им, видите ли, посмотреть, как он проснется, а над ним два одинаковых лица склонились! Вот чего учудили! Нарочно не придумаешь!
– Я ведь и говорю, любознательные! – засмеялась Надежда.
– Да, уж! Да, уж! Любознательные! Это ты сейчас смеешься, а тогда, кто Верку валерьянкой отпаивал? Не знали, кого вперед успокаивать: Ваньку, который орал, как резаный или Верку, мамку его?
– Ну, ты тогда тоже задал им трепку. Я даже испугалась, что все попки синие будут.
– Ничего, только на пользу пошло! Больше такого не делали.
– Да, в общем-то, и проблем у нас с ними не было. А вот сейчас!
– А что сейчас, Надюша? – Андрей прилег на свою подушку и нежно погладил жену по щеке.– Что сейчас? Сейчас – их жизнь! И не нам ее строить! Ладно, давай спать! Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – тихо ответила Надежда, устраиваясь удобнее.
В комнате повисла тишина, сквозь которую вновь начали подступать тревожные мысли о дочерях.
5.
Беременность у Надежды протекла очень тяжело. Сильный токсикоз не давал покоя ни утром, ни вечером. Только днем удавалось немного забыть это неприятное состояние, но днем была другая проблема: постоянно хотелось есть! В эти минуты она готова была съесть все, что угодно, все, что попадалось под руку. Вследствие неуемного аппетита она очень сильно поправлялась, что нагоняло панику на местного фельдшера, Татьяну Ивановну.
– Ох, Надежда, – говорила та при каждой встрече. – Отправлю я тебя в город, там за тебя возьмутся, раз меня не хочешь слушать!
– Ладно, не ругайся, – виновато отзывалась Надежда. – Я постараюсь. Правда, Татьяна Ивановна.
– Ты уже шестой месяц стараешься, а растешь, как на дрожжах. Мало того, что двойню носишь, так еще и ешь, как ненормальная.
– Ну, вот, правильно, – пыталась оправдываться Надежда. – Двойне-то вдвойне надо кушать!
– А ноги у тебя одни, а вены, а сердце! – не унималась фельдшер, уверенными движениями проводя все необходимые замеры и записывая результаты в медицинскую карту.
– Татьяна Ивановна, а кто у меня будут: девочки или мальчики? Или девочка с мальчиком сразу?
– Кто будет, все твои! – немного смягчив тон, ответила фельдшер.
– Это да! Но интересно все-таки!
– Думаю, девочки. Но двойню трудно определить. А там уж, как получится. Ну, а ты, Надежда, побереги себя. Трудно тебе, понимаю, но потерпи еще немного. Разгрузочные дни устраивай. Например, яблочный или творожный. Вот, возьми, я написала, что надо делать. Сделай это, потом спасибо мне скажешь.
– Хорошо, Татьяна Ивановна, – ответила Надежда, беря у нее листок с записью. – Я постараюсь.
– Уж, постарайся, милая. Приходи через две недели. Будь здорова!
– Спасибо! До свиданья! – ответила Надежда, выходя из кабинета.
Все-таки Татьяна Ивановна настояла на том, чтобы Надежда легла в роддом на сохранение.
До родов оставалось чуть больше месяца. Как ни сопротивлялась Надежда, но фельдшер, встретив Андрея на улице, предприняла решительный шаг и популярно объяснила ему всю серьезность положения.
– Надюша, ты дома? – окликнул Андрей жену, заходя в дом.
Та, словно уточка, переваливаясь с ноги на ногу, и держа руку на пояснице, вышла из комнаты.
– Надюша, я сейчас встретил Татьяну Ивановну. Она советует в больницу ехать. На сохранение. Мы тут можем не справиться, не успеть.
– Андрюша, еще целый месяц! Чего там без толку лежать? Одной, без мамы, без тебя!
– А мы приезжать будем. Часто-часто! Надо, милая! А-то мне Татьяна Ивановна таких страстей наговорила, ужас просто! Зачем рисковать? Ведь это наши детки! Надо их поберечь!
Пожалуй, этот аргумент стал завершающим, оспорить который было просто невозможно!
А впрочем, Надежда и не привыкла спорить с Андреем. Еще с детства он был для нее самым главным авторитетом во всех вопросах. Ее советчиком и защитником. Самым главным и любимым мужчиной, который у нее был в этом мире.
Через пару лет после возвращения Андрея из армии они расписались.
Это произошло, как само собой разумеющееся. Все линии их жизни настолько переплелись, они словно «проросли» друг в друга. Это было так естественно, что, казалось, ничто не может их разъединить.
Вопрос о родстве решился сам собой. Добрые соседки постарались сообщить ей о том, что мама Тася и мама Тоня ей не родные как только Наденька немного подросла и смогла осознать эту «великую и ужасную» тайну.
Но, вопреки всему, она отреагировала несколько неожиданно, сказав, что, поскольку у нее уже есть две мамы, наличие третьей, как таковой, может быть вполне вероятно. И, при этом, она никогда и никого о ней не спрашивала.
Наденька росла красивой, статной девушкой. В свои пятнадцать лет внешне она намного опережала свой возраст и, выглядевших на ее фоне совсем девчонками, своих подружек.
Ребята оказывали ей всяческое внимание. Но для Наденьки был только один мужчина, идеальный во всех отношениях, это ее сводный брат Андрей. И, как только в ней начали просыпаться взрослые женские чувства, совершенно естественным образом они оказались направлены в его сторону.
Наденька часто думала об Андрее уже, как о мужчине. Она писала ему письма, в которых рассказы об их каждодневной жизни постепенно начали отклоняться в сторону грустных повествований о том, как ей тяжело без него. Как она скучает и ждет его возвращения.
Андрей отвечал ей тем же, постепенно втягиваясь в этот «почтовый роман». Поэтому, к окончанию срока службы, они оба были уверены в том, что, как только Наденьке исполнится восемнадцать лет, они поженятся.
Так оно и получилось.
Гл. 18. ПЕТР
1.
Хоть и пил Петр крепко, но с умом и с памятью у него, слава Богу, было все в порядке.
После того, как его Наденьку забрали Тася с Тоней, он ни разу к ним не заходил. Его обуревали два противоречивых чувства.
С одной стороны, он не имел никакого отношения к этому ребенку, кроме одной частички крови, которая по факту их родства передалась от него к девочке.
С другой стороны, именно эта частичка иногда доводила его до такого состояния, что на трезвую голову он не мог с ним справиться, а, выпив, впадал в забытье и уже просто не мог ни о чем думать.
За эти годы Петр ни разу не был в доме у Федоровых.
При встрече на улице быстро здоровался, и сразу старался отойти в сторону, словно чего-то боялся.
То ли того, что очень хотел посмотреть на Наденьку и поинтересоваться, как же ей живется на этом свете, то ли того, что у него появится возможность это сделать?
Так или иначе, их жизнь словно протекала в параллельных мирах.
2.
Петр проснулся и некоторое время пролежал не шевелясь и не пытаясь даже приподнять набухшие и полностью наплывшие на глаза веки. Рот стянуло так, что, казалось, будто по всей его внутренней поверхности наклеена наждачная бумага, а губы крепко связаны тугой бечевкой.
Вся жизнь его сплелась в один нескончаемый клубок выпивки и похмелья. Однообразный клубок серого цвета, без малейших проблесков каких-либо мыслей и желаний.
Вот и сейчас Петр лежал и вяло размышлял о том, что надо бы встать и пойти опохмелиться.
Но тут до его сознания вдруг дошло то, что вчера со своим закадычным дружком Кирюхой, они выпили последнюю чекушку водки.
Эта страшная мысль, словно молния, пронзила все его тщедушное тело и заставила подняться и подойти к столу.
Эх, какой же он все-таки молодец! Придумал-таки вчера поставить бутылку в стакан вверх дном. Хоть по капельке, по капельке, а глоточек набрался. Вот, голова!
Петр довольно ухмыльнулся в жесткие, торчащие во все стороны, усы и трясущимися руками взял стакан и, вынув из него бутылку, поднес его ко рту.
Высоко задрав голову, он жадно высасывал эти последние капли со дна стакана. Потом для верности, даже провел по его стенкам грязным пальцем и, облизав его, недовольно крякнул.
Выпитого глотка явно не хватало для приведения себя хоть в какое-то мало-мальски сносное состояние.
Петр уныло поплелся обратно к своему топчану и снова лег, натянув на себя старое потрепанное одеяло.
Можно было, конечно, разбудить Кирюху и послать его в магазин или к Дуське за самогонкой. У них было своеобразное разделение обязанностей: Петр предоставлял для продажи свое имущество, а друг Кирюха все это продавал или менял на самогон и нехитрые съестные припасы.
Но, будить Кирюху раньше времени, пока не проспится, дело опасное! За это и схлопотать можно!
Петр с головой забрался под одеяло.
Почему-то вспомнился отец. Вот он сидит за большим дубовым столом, подперев голову руками, и раскачивается из стороны в сторону. Мать, одной рукой обняла маленького Петьку, а другую приложив ко рту, стоит рядом и с ужасом смотрит на отца. Рыдания сдавливают ей дыхание. Она сдерживает их, пытается заглушить этот рвущийся из самого ее нутра крик. Петька знает, что отец не любит бабьих слез. И садануть может тем, что под руку попадет! «Хорошо, что у нас кроме мамки нет девчонок в семье!» – думал тогда маленький Петька. – «Они без конца хнычут. Ох, и попадало б им от отца!»
Долго сидел отец, не говоря ни слова. Потом вдруг вскинул на Петьку глаза и велел бежать за Макаркой.
Петька сначала удивился такому поручению. С тех пор, как Макарка ушел от них, отец не велел им видеться. А тут сам посылает! Вот, здорово! Уж больно соскучился Петька по старшему брату! Да и мамкины глухие всхлипывания слушать уж больно невыносимо…
Петр резко сел на кровати и смахнул шершавым кулаком набежавшие слезы. И чего это он? Чего развспоминался, дурья башка? Давно это было! В другой жизни. В чужой жизни! И отец, и мать, и Макарка, и вообще семья их – это уже не его жизнь! Нету ее, той жизни! Нету! Будто и не было никогда! А осталось от нее только вот, одеяло старое, все потрепанное, да кое что по мелочи…
Петр провел рукой, словно показывая невидимому собеседнику натуральное подтверждение своих мыслей.
А остальное все пропилось да проелось! Поживиться чужим добром всегда охотники найдутся! А Петру-то что? Хоть все забирайте! Он не жадный! Ему много не надо. Выпить да закусить, вот и вся его прихоть!
– Кирюха! – Вдруг громко заорал Петр. – Кирюха, вставай! Выпить хочу!!
Он и сам не понимал, откуда в нем взялась эта смелость? Он слез с топчана и решительно направился в противоположный угол комнаты, где на полу в груде старых одеял громко храпел его закадычный друг.
Петр наклонился начал трясти его за плечо.
– Кирюха, а Кирюха, – уже намного тише и жалостливее простонал он. – Вставай, сходи к Дуське. Сил моих больше нету. А?
Голос его совсем сник, из глаз снова полились слезы.
Кирюха нехотя приоткрыл один глаз, словно раздумывая, наподдать Петру хорошенько за такое своеволие или простить на этот раз? Ладно, пусть живет! Самому опохмелиться не мешало бы. Надо вставать.
Кирюха, кряхтя начал подниматься.
Петр на всякий случай отошел на недосягаемое расстояние и молча наблюдал за моментом пробуждения друга, боясь каким-либо неосторожным движением нарушить этот процесс.
Кирюха сел, вытянув длиннющие худые ноги.
– Ф-р-р-р, – с силой тряхнул головой, покрытой взлохмаченной и давно не мытой шевелюрой.
– Ну, что, друган? – Он посмотрел мутным взглядом на притихшего Петра. – Говоришь, идти надо?
– Сходи, Кирюшенька, – жалобно протянул Петр.
– Что бы ты без меня делал? – Кирюха перевернулся на колени и начал тяжело подниматься с пола.– Нет бы, оставить немножко на утро другу на опохмелку. Так, нет, куда там! Надо самому все вылакать!
– Так вместе же вчера… – начал было оправдываться Петр.
– Молчи уж! – резко прервал его тот. – Деньги давай! Бесплатно только …….! Правильно я говорю? – Он громко расхохотался своей шутке.
– Ха-ха-ха, – поддержал друга Петр, протягивая ему несколько бумажных купюр. – Вот, последние.
– Ладно, – сменил гнев на милость Кирюха. – На сегодня хватит, а завтра еще чего-нибудь продадимь. Ты уж подыщи, друган!
– Ладно, ладно, – быстро пообещал Петр, глотая липкую слюну и представляя, как долгожданная влага будет разливаться по его телу, на какое-то время, возвращая его к жизни.
3.
На улице было пасмурно. Приближалась зима, а с ней, не сулившие ничего хорошего, длинные темные ночи, да холод, ползущий изо всех щелей давно постаревшего дома. Возможно, Петр бы и не заметил этих ночей, поскольку большую часть времени он пребывал в таком состоянии, для которого время суток мало что значило. Но вот, холод, пронизывающий до самых косточек, эта беда была пострашнее. От него никуда не денешься. Ни днем, ни ночью. Даже хорошая порция самогона помогала согреться только на какое-то время.
С этими невеселыми мыслями Петр вышел за калитку и присел на завалинке.
Хутор стоял на холме. Вниз уходила дорога в село. Ее проложил еще его отец. Уже давно по ней никто не ездил. В дождь ее размывало так, что и пройти по ней было нелегко, не то, чтобы проехать.
Петр проводил взглядом медленно удаляющегося Кирюху. Сам он уже давно никуда не выходил из своего быстро состарившегося дома. Конюшня давно опустела. Боясь потерять животных, правление колхоза давно распорядилось перевезти их в другое место.
Снова в памяти всплыл образ отца. Он-то любил лошадей! Ухаживал за ними, как за детьми малыми. И Макарушка тоже…
Опять поползли в памяти мысли о давно разрушенной и потерянной семье. И чего это на него сегодня накатили воспоминания?
Петр, как мог отгонял их от себя. Не любил он размышлять на трезвую голову. Вот, когда выпьешь, другое дело! И думается лучше, и поплакать можно. Себя пожалеть! От этого вроде бы и сил прибавляется! Скорее бы, уж, Кирюха пришел! Полегчало бы!
– Дядь, ты живой? – словно сквозь туман услышал Петр чей-то голос. Или это муха жужжит прямо над ухом.
Но глаза открывать не хотелось. И шевелиться не хотелось. Пусть летает…
– Дяденька, дяденька! – кто-то отчаянно тряс его за плечо. – Живой ты? Открой глаза-то!
«Вот, привязалась, окаянная!» – с раздражением подумал он и чуть пошевелил рукой, отгоняя назойливую муху.
Но та не унималась. Жужжит и жужжит! Так и норовит сесть прямо на нос! Огромная, черная, мохнатая!
Петр с ожесточением хлопнул себя по лицу!
– Вон пошла, говорю! – заорал он.
На некоторое время все стихло. Петр с видом победителя приоткрыл один глаз. Не видно мухи-то. Улетела!
Он чуть приподнялся на своем сиденье и осмотрелся вокруг. Чуть вдалеке стояла девушка и со страхом смотрела на него.
– Дядь, ты живой? – спросила она. – А я уж думала, помер совсем.
– Чего это я помер-то? Не видишь, живой! Мух развелось, поспать не дают!
– Да какие же мухи сейчас? – удивилась девушка. – Ноябрь на дворе.
– Да что я слепой что ли? Иль глухой какой? – не унимался тот. – Жужжит, прямо спасу нет никакого.
Девушка удивленно оглянулась, ища невидимую муху.
– Ну, ладно! Коли ты живой, пошла я! – Девушка поправила на голове яркий цветастый платок, собираясь уходить.
– Эй! – окликнул ее Петр. – А ты чья будешь-то? Как звать-то?
– Наденька я! Федорова! – улыбаясь уже чему-то своему ответила девушка и направилась к дороге.
– Стой, стой! – вдруг крикнул Петр. Он резво вскочил на ноги и неуклюже заковылял в сторону девушки. Она тоже машинально двинулась ему навстречу.
– Федоровых говоришь? – Петр подошел к ней почти вплотную. – Наденька, говоришь… Наденька…
Петр опустился рядом с ней прямо на землю и заплакал.
– Наденька, Наденька, – словно заклинание повторял он, раскачиваясь из стороны в сторону.
Девушка испуганно смотрела на него, широко раскрыв глаза и ничего не понимая.
– Дяденька, ты чего? – Она присела перед ним на корточки. – Что с тобой, а? Тебе плохо? Ты где живешь-то? Давай провожу!
Петр поднял на нее покрасневшие воспаленные глаза.
– Давай, дочка, пойдем домой! – Он, кряхтя, поднялся с земли и, поддерживаемый девушкой, пошел по направлению к дому.
4.
Петр лежал в темноте и думал. Давно уже его голова так много не работала. Петр уже который раз прокручивал в памяти сегодняшнюю встречу с Наденькой, пытаясь восстановить мельчайшие подробности. Что случилось в тот момент, когда он услышал ее имя? Что-то случилось? И как она там оказалась? Ведь на ее месте могла быть любая другая девушка. Или какой-нибудь парень. Или вообще никого могло не оказаться? И замерз бы он там около собственного порога. А она, получается, спасла его. Вот ведь в чем дело-то! А он ведь бросил ее тогда, отказался от кровиночки своей!
«Эх!» – Петр повернулся на другой бок.
Ни добрая порция выпитого самогона, ни громкий храп Кирюхи, свалившегося на пол в своем углу, не могли отвлечь его от этих горестных мыслей. И отец с Макаркой сегодня привиделись ему тоже неспроста. Вот, расплата ему за все! А он-то что смог сделать в этой жизни? Развалить то, что отец с братом наживали всю жизнь? Но ведь не виноват он, что его мальцом совсем еще согнали с родного места. Ну, да! Согнали. Но потом то, ведь вернулся он. И что? Вместо того, чтобы поддержать, сохранить родное гнездо, разорил его насовсем. И нет ему за это никакой пощады!
Петр обвел взглядом полупустую комнату, потемневшие от времени стены, покосившиеся рамы окон. Он тяжело поднялся и вышел в сени.
В дальнем углу у него был небольшой тайник. В маленькой коробочке лежал завернутый в белую чистую тряпку нательный крестик. Крестик был из чистого серебра, тот, который на него надели еще в младенчестве при крещении. Всю жизнь он проносил его в нагрудном кармане, а потом, когда вернулся домой, запрятал здесь в углу. На черный день, как говорится.
Петр достал коробочку и вынул из нее крестик. Возможно ему это показалось, но темные сени на какой-то миг осветились ярким светом. Словно светлые лучи протянулись от этого маленького кусочка серебра до самых дальних уголков. И словно наполнили его самого каким-то неудержимым потоком покоя.
Петр на какое-то мгновенье ощутил себя маленьким и счастливым. Как в детстве, рядом с матерью и отцом. И будто и не было ничего страшного, что пришлось ему пережить в своей жизни.
Мысли его опять вернулись к Наденьке. Как же он мог отказаться от нее? Чужим людям отдать? Стервец он после этого, вот он кто!
Петр аккуратно завернул крестик в тряпочку, уложил в коробочку и глубоко запрятал в тайнике.
Гл. 19. НАДЕНЬКА
1.
Этот сон ей приснился в ночь после проводов Андрейки в армию. Странный был тот день. Все плакали, а ей было почему-то совсем не грустно. Даже интересно! Песни пели! Молодежь даже на площади плясать пыталась.
Жалко конечно, что с Андрейкой три года видеться не будут. Привыкли они вместе. Она за ним, как за каменной стеной была. Никто обидеть не смел. А теперь самой надо за себя стоять! Да, ладно! Кто ее обидит-то? В селе все свои!
И потом дядька этот чудной какой-то! Наденька так и не поняла, чего он от нее хотел?
Проводила его до дома. Дом такой старый, немного уже покосившийся. А внутрь зашли, просто ужас какой-то! Как так можно жить? Ни мебели, ни посуды. Хлам только и старые одеяла прямо на полу валяются.
По селу про этот хутор слухи разные ходили. Поговаривали, что раньше там очень богатые люди жили. Потом их раскулачили, сослали в Сибирь. Или куда там ссылали богачей? А сын их вроде бы остался. Кузнецом слыл хорошим. И конюшня справная была. Только кузнец этот уже в возрасте был, а женился на девчонке совсем молоденькой.
А дальше говорили самое невероятное. Что, мол, родилась у них дочка. Только кузнец к тому времени помер уже, а жена его умом тронулась. Утопить хотела девчонку, как котенка какого-то, да Петр не дал. Отобрал ее у матери сумасшедшей, да отдал кому-то. А кому отдал и сам не помнит. А мамку ее так с тех пор никто не видел. Ушла она из этих мест навсегда.
Ни разу за всю свою жизнь Наденька не думала ни о кузнеце, ни о странной ненормальной женщине, ни о самом хуторе. Да и была она около него всего несколько раз, когда забирались с Андрейкой и другими ребятами на самую верхушку холма посмотреть на село. Первый раз даже жутко было от такой высоты! Аж, дух захватывало!
…И снится ей сон. Будто пришла она на хутор, заходит в дом. Грязный, старый дом, каким она увидела его сегодня. Встречает ее Петр. Он совершенно трезвый. Одет в чистую белую рубаху с распахнутым воротом, сквозь который на груди виден маленький серебряный крестик. Петр улыбается, берет ее за руку. Она послушно идет за ним. Ей совсем не страшно. Наденька оглядывается вокруг, и странное возникает ощущение. Будто бы она уже была и раньше в этом доме. И знает все, что и как в нем находится. Вот сейчас они пройдут через большую комнату с разбросанными на полу старыми одеялами и выйдут в маленький коридорчик, а там – еще одна комнатка, чуть поменьше. И там должна стоять большая кровать, застеленная чистыми простынями, с аккуратно расправленным поверх нее покрывалом и огромной горой пуховых подушек в накрахмаленных наволочках. А в углу – большой иконостас с лампадой, украшенной разноцветными каменьями. И от этой лампады во все стороны расходятся цветные лучи, преображая всю комнату и наполняя ее каким-то волшебным сказочным светом…
Ну, вот! Так и есть! Комната с большой кроватью… А кто там рядом на стуле? Какая-то женщина? Где то она ее уже видела?
Петр отпускает ее руку и показывает на женщину. Мол, иди к ней!
Наденька, не отрываясь, смотрит на нее. Где же она ее видела? Почему она уверена, что знает эту женщину? Длинные волосы рассыпались по ее плечам. На щеках яркий румянец. Женщина молчит, только улыбается чуть-чуть и ласково смотрит на Наденьку, словно хочет получше ее запомнить.
Наденька делает несколько шагов по направлению к ней и в этот момент та начинает растворяться. Наденька протягивает к ней руки, пытается приблизиться, но, словно какая-то невидимая стена не позволяет ей сделать этого. Женщина исчезает и на месте, где только что было ее лицо, еще некоторое время светятся два алых пятнышка. А возможно это просто отблески горящей лампады. Кто знает? Ведь это всего лишь сон…
2.
На следующий день Наденька снова побежала на хутор. Что-то влекло ее туда. Не выходил из головы странный сон, приснившийся ночью.
Она ничего не стала говорить ни маме Тасе, ни Тоне. Они бы начали ее успокаивать и говорить, что это все ее фантазии. А ее не надо успокаивать. Она ничего не боится. Просто интересно и все!
Наденька подошла к дому. Ей просто захотелось увидеть того странного дядьку. Пока она сама еще не знала, зачем? Что-то спросить у него. А что? И захочет ли он с ней разговаривать?
Калитка болталась на одной ржавой петле, раскачиваясь на ветру.
Наденька толкнула ее и вошла во двор.
Сегодня день был солнечный. В воздухе кружились легкие маленькие снежинки, первые предвестники зимы. Они оседали на пожухлой траве, кое-где рваными пучками торчащей над черной землей.
– Эй, хозяева! Есть кто? – крикнула Наденька, подойдя к покосившемуся крыльцу. Ответа не было.
Наденька огляделась вокруг.
Чуть поодаль высилось полуразвалившееся строение, похожее на конюшню. Да, из разговоров односельчан Наденька знала, что раньше на этом хуторе была знатная конюшня! А потом, вроде бы, всех лошадей забрали отсюда. «Наверное, ухаживать некому было», – совсем еще по-детски подумала про себя девочка, словно продолжая рассуждения соседок о хуторском хозяйстве.
Наденька осторожно поднялась на крыльцо по скрипучим полупрогнившим ступенькам и постучала в дверь.
– Хозяева! Можно к вам?
В это мгновение дверь, тихо скрипнув, приоткрылась, словно приглашая ее зайти внутрь.
Она тихонько прошла через темные сени и заглянула в комнату, туда, куда вчера проводила того странного дядьку.
Петр лежал на своем топчане. Сегодня будить Кирюху он не решался. Два раза подряд будить Кирюху раньше времени было рискованным делом. Он просто лежал и думал. Для Петра это было не совсем обычное состояние: думать! Нет, он конечно часто думал. О Кирюхе, о выпивке, о том, чтобы еще продать? Это были важные для него дела! Но сейчас он вспоминал вчерашнюю встречу с Наденькой. Что-то все-таки его тронуло? Тронуло так, что вечером даже почти не пил. Чем изрядно удивил Кирюху.
Лежал и вспоминал…Макарку, брата своего любимого. Без руки вернулся с войны, а хваткий был какой! Все делал сам! Никого о помощи не просил. Мужик настоящий!
А он, Петр, на что в этой жизни годен? Водку жрать, да себя жалеть?
Петр даже сам удивился своим рассуждениям. Давно уже такие мысли не посещали его напрочь пропитую голову.
А вот, вчерашняя встреча с Наденькой, как будто все в нем перевернула. Вспомнился тот день, когда принес ее маленькую к Федоровым. Как убежал потом, лишь только Тоня с ребенком на руках в дом зашла. Струсил. Убежал, как заяц бесхвостый. И дела ему не было до них. Как живут? Что едят? И не вспоминал даже.
А вот вчера что-то надломилось в нем. Выросла девочка у чужих людей, а он, все таки как-никак родной ей. Дядя родной. А хуже чужого!
И тут Петру в голову пришла одна мысль, что он даже подскочил на своем топчане. А что? Пусть Наденька тут живет! С ним! Он ее кормить будет, ухаживать за ней…Племянница все-таки его родная!
Петр настолько вдохновился этой идеей, что не смог усидеть на месте. Он резво вскочил, подбежал к столу и, набрав из алюминиевой миски полную пятерню квашеной капусты, отправил ее в рот, медленно пережевывая своим почти беззубым ртом. Потом, проведя рукой по грязной рубашке, взлохматил свои, и без того растрепанные, редкие волосы и сел обратно на топчан.
Мысль о том, что Наденька будет с ним жить, полностью захватила его воспаленный разум.
В этой позе его и застала Наденька. Она осторожно заглянула в комнату и, увидев Петра, сделала шаг к нему. Петр смотрел прямо на нее, не подавая никаких признаков жизни. Казалось, он был где-то далеко в своих мыслях.
Но вот их взгляды встретились. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга.
– Здравствуйте, дяденька – тихо произнесла Наденька, делая маленький шаг в его направлении.
– Здравствуй, дочка, – также тихо ответил Петр, не сводя с нее глаз. – Ты пришла…
По его щекам потекли крупные слезы. Он, как ребенок, грязными кулаками размазывал их по всему лицу и улыбался, как оказалось, единственному дорогому для него существу на всем белом свете.
Потом они сидели на его грязном топчане и Петр долго рассказывал ей про свою жизнь, про отца с матерью, про Макарку и Любашу, про то, как жестоко обошлась с ними судьба. Он просил у нее прощенья за всех сразу и за каждого в отдельности. Он плакал и каялся перед этой девочкой за свое предательство и за предательство ее матери. И снова и снова просил за это прощения…
Наденька стала часто приходить к Петру. Приносила поесть, прибирала, насколько могла, в доме. Петр почти перестал пить и все больше лежал в своем углу и смотрел на стену. Может быть, вспоминал о чем, а, может, мечтал.
Кирюха, видя такое дело, быстро перебрался в другое место. Туда, где повеселее и самогона побольше.
Петр почти не разговаривал. Только при виде Наденьки расплывался в широкой улыбке и просил, чтобы она посидела возле него. Просто посидела, даже ничего и не говоря. А сам все рассказывал ей про свои мечты, про то, как выйдет Наденька замуж, как заживут они вместе в родительском доме. И будут жить долго и счастливо!
После свадьбы Андрей с Наденькой переехали на хутор. Петр к тому времени совсем ослаб, почти не вставал. Теперь он лежал на большой кровати, застеленной чистым бельем. Ухоженный и сытый. И, словно блаженный, все время улыбался. Видно впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему счастливым!
3.
Уже несколько дней, как Надежду перевели в предродовую палату. На всякий случай, как говорится, для верности. Хотя она лежала там одна, рядом за стенкой был пост дежурной медсестры, которая в любой момент могла прийти на помощь.
Схватки начались в половине второго ночи, были несильными и вполне терпимыми. Все шло так, как и говорила Татьяна Ивановна на занятиях для будущих мам.
Надежда посмотрела на часы, висящие на противоположной стене над дверью, и стала замерять промежутки времени между схватками. Сначала они были через 35-40 минут, потом через полчаса, потом через пятнадцать минут. Она не хотела беспокоить медсестру. По ее расчетам, до утра ничего не должно было произойти.
В таком режиме прошла вся ночь. Где-то около шести часов утра промежуток между схватками сократился до пяти минут, и Надежда решила, что началось!
– Ниночка! – позвала она медсестру.
Никто не отозвался. Надежда подождала еще пять минут и снова крикнула девушку. Ответа опять не было.
Боли уже были достаточно сильными, но Надежда терпела. Она лежала одна в этой полутемной палате. Свет настольной лампы, стоящей на столе дежурной медсестры, через окошко в двери слабо освещал больничные стены, наполовину закрашенные масляной краской, наполовину заклеенные белым кафелем. И стояла такая гулкая тишина, что казалось, что кроме нее, одиноко лежащей на этой неуклюжей высокой кровати, застеленной рыжей, видавшей виды, клеенкой, никого нет на всем белом свете. И от всего этого веяло таким холодом, что Наденьке стало страшно. Даже не страшно, а жутко!
– Нина!!! – страшным голосом закричала она. – Где же ты? Мне страшно!
Но крик ее снова потонул в больничном предутреннем сумраке.
Она уже ничего не чувствовала. Ни боли, ни холода, ни страха. Наденька начала проваливаться куда-то вглубь этой гулкой пустоты. Промелькнуло лицо Андрейки. Она хотела его окликнуть, но, то ли сил не было крикнуть, то ли он не услышал ее… Потом так же пронеслись мимо мама Тася и Тоня.
«Куда же вы? Я здесь! Помогите мне!» – кричала Наденька, но все только удивленно смотрели на нее и пролетали мимо.
Наденька обхватила обеими руками свой большой живот. Кричать больше у нее не было сил…
И вот в этот самый момент она снова увидела перед собой лицо той женщины с длинными волосами. Женщина так же, как и тогда, немного улыбаясь, смотрела на нее добрым нежным взглядом.
У Наденьки не было сил позвать ее. Она просто смотрела на нее, словно ища поддержки и помощи. И все глубже и глубже проваливалась куда-то вниз…
Вдруг Наденька почувствовала, будто оказалась на руках у этой загадочной женщины. Она словно превратилась в маленькую девочку, может даже в грудного младенца. Ей стало так тепло, так уютно… и так спокойно…так, как бывает на руках у мамы…
Гл. 20. МАТЬ АЛЕКСИЯ
1.
– Согласна ли отречься от мира по заповеди Господней?
– Ей, Богу содействующу, честный отче.
– Пребудешь ли в монастыре и постничестве даже до последнего издыхания?
– Ей, Богу содействующу, честный отче.
– Сохранишь ли себя в девстве, целомудрии и благоговении даже до смерти?
– Ей, Богу содействующу, честный отче.
– Претерпишь ли всякую скорбь и тесноту монашеского жития, Царствия ради Небесного?
– Ей, Богу содействующу, честный отче.
Мать Алексия стояла с зажженной свечой в руках и внимательно следила за обрядом пострига. Душа ее ликовала! Наконец-то, возродился древний монастырь! Монастырь, который в течение нескольких веков был святым местом для сестер и паломников. Сколько людских историй слышали эти стены? Сколько судеб находили здесь свой приют? Сколько Божьих людей могли открыто жить во имя Господа!
И все это было в одночасье разрушено. Кресты с куполов сняли, в кельях поселили рабочих, из трапезной сделали общую кухню, а перед алтарем поставили трибуну для выступающих на бесконечных собраниях. В общем, все, как и повсюду в те далекие страшные годы…
Но, Слава Богу, остались еще тогда маленькие островки благочестия, где монахини бывшего монастыря жили небольшими общинами, пытаясь сохранить монастырский дух и уклад, соблюдая иноческие обеты.
Мать Алексия вспомнила небольшой домик на окраине их городка, где они собирались по вечерам, и где после должного искуса матушка Лукиана облекала в рясофор сплотившихся вокруг нее сестер.
«Радуйтесь, разумные в Господе девы, что удостоились на земле такого ангельского жития. Благословен Бог, творя ангелы Своя духи, благословен Бог, возвышающий смертных еще во плоти к житию бесплотных…» – не раз повторяла матушка Лукиана слова Старца Иосифа Афонского, и сестры с благодарностью внимали этим наставлениям…
Негромкий стук падающих со святого Евангелия ножниц вернул мать Алексию из воспоминаний. После того, как постригаемая трижды собственноручно подняла бросаемые схиигуменом ножницы, свершился обряд крестообразного пострижения. Затем последовало облечение в монашеские одежды, и чин пострига пошел к своему завершению.
2.
– Подъезжаем, граждане! – громко крикнула на весь вагон проводница, крупная полная женщина, надевая форменную синюю куртку с погонами из приборного сукна черного цвета. – Вещи не забывайте!
Пассажиры засуетились, доставая свои скромные послевоенные пожитки. Люди, уставшие от долгого пути, от дорожной грязи и пыли, поспешили к выходу.
Две женщины в длинных черных юбках и туго повязанных на головах черных платках встали было со своих мест, держа в руках небольшие узелки, но, увидев толпу людей, заполнивших весь проход старого вагона, снова сели на место.
Одна из них подняла глаза на верхнюю полку, где лицом к стене лежала девушка.
– Эй, девонька, вставай! Приехали! – окликнула она ее.
Та не отозвалась.
Эта девушка всю дорогу пролежала там, ни с кем не разговаривая, изредка слезая с верхней полки, видимо только по надобности. В начале пути пассажиры плацкартного купе попытались завести с ней разговор, но не получив ответа, отстали. Не хочет человек разговаривать, не надо! У каждого свои думы, пусть едет спокойно…
Женщина встала и потормошила девушку за плечо, немного разворачивая к себе.
Вдруг рука лежащей на полке девушки откинулась и больно ударила женщину по лицу. Та инстинктивно отдернула голову, поморщившись от внезапной боли.
Девушка лежала, не шевелясь.
– Ты что, милая? – Женщина, поставив одну ногу на нижнюю полку, приподнялась наверх.
Девушка лежала на спине. Глаза были закрыты. Следы слез размазаны по обветренным щекам. Русые длинные волосы сбившимися комками лежали вокруг головы на грязной подушке. Вся кофточка и простынь были мокрые.
Женщина в ужасе отпрянула от лежащей девушки и посмотрела на свою подругу.
– Сестра Серафима, посмотри, она мертвая… – то ли сказала, то ли спросила она у той.
Вторая женщина, перекладывающая что-то в своем узелке, резко поднялась и пощупала пульс на висящей в воздухе руке.
– Живая, без памяти только. Сестра Елена, проводницу позови, – спокойно сказала она.
Сколько людей, сколько смертей повидала она на своем военном пути, работая в санитарном поезде. И не сосчитать. Привыкла, хотя, и говорят, что к такому привыкнуть невозможно.
– Люди добрые, позовите проводницу! Здесь девушке плохо! – обратилась сестра Елена к толпившимся в проходе пассажирам. Те еще больше засуетились. Не освобождая прохода и не сходя со своего места, каждый старался заглянуть в купе.
Наконец, после некоторых усилий, проводнице удалось добраться до купе.
– Что тут у вас? – недовольно спросила она. – Подъезжаем уже! Мне на выход надо!
Она резко схватила руку девушки, нащупывая пульс.
– Живая, и ладно! Сейчас на станции фельдшера позову, – уже на ходу бросила она, пробираясь к выходу из вагона.
За окошком показался перрон вокзала.
3.
Сестры Серафима и Елена сидели около деревянного стола и пили чай. На столе, кроме старого, но начищенного до блеска самовара, стояло только маленькое блюдечко с неровно наколотыми кусочками сахара, да несколько сухарей лежали прямо на вымытой клеенке с давно стертым рисунком.
Девушка в длинной юбке и кофте, размер которой раза в полтора превышал ее собственный, сидела напротив них и тихо потягивала горячий кипяток, разбавленный морковным отваром.
На голове ее был повязан серый платок, который скрывал почти половину лица, изъеденного оспой.
По ее внешнему виду трудно было определить, сколько ей лет. Глаза, устало и безразлично глядевшие в одну точку, не могли тоже ничего сказать, кроме того, что случилась в ее жизни какая-то страшная трагедия. Словно сидела она и раздумывала о смысле продолжения этой самой жизни.
– Ну, что, Елизавета? – Прервала молчание сестра Серафима. – Может, расскажешь нам, что с тобой приключилось? А то с поезда тебя прямо в больницу отвезли. В беспамятстве ты была, вспоминать страшно. Думали, помрешь, не выживешь. Да, видно, не время тебе еще помирать. Видно, послужить Господу еще здесь надо, на земле грешной пожить.
Девушка устало подняла на нее глаза.
– Спасибо вам, – тихо произнесла она. – Вы не волнуйтесь, я завтра уйду.
– Куда же ты пойдешь? – поинтересовалась сестра Серафима. – У тебя же здесь нет никого.
– Нет никого, – словно эхо отозвалась девушка.
– Ну, да ладно, – сказала, вставая сестра Серафима. – Поживи у нас, покуда совсем не поправишься. А там видно будет.
4.
Внутри у матери Алексии все ликовало! Господи, что же это за чудо такое! Неужто она дождалась этого светлого часа, когда можно открыто, ни о кого не таясь, служить своему Господу! Сколько лет она и все сестры жили, глубоко пряча свои чувства, свою веру.
Прошло еще совсем немного времени, как начали восстанавливать их монастырь. Повсюду шли строительные и реставрационные работы.
Невзирая ни на что, на фоне ведер с краской и груд мусора, лежащих около монастырских стен, духовная жизнь уже шла своим чередом, соблюдая все службы, обряды и праздники.
– Молитвами святых матерей наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, – мать Алексия зашла в свою келью.
Тяжелые своды толстых стен нависали над маленьким окошком. В воздухе еще пахло свежей краской.
В углу, напротив входа, находился небольшой иконостас и висела лампада, инкрустированная разноцветными каменьями.
В келье было все необходимое для обычной повседневной жизни. Перед кроватью с деревянными спинками лежал небольшой коврик. Рядом стояла прикроватная тумбочка и стул. На стене висела обычная деревянная вешалка для верхней одежды и платья.
У противоположной от кровати стены стоял большой стол с разложенным на нем рукоделием. Для матери Алексии это было, пожалуй, единственным послаблением в жестких правилах монастырского устава, которые предписывали исполнение послушаний в специально отведенных для этого помещениях. Но поскольку, помещения эти еще не были полностью отремонтированы, и учитывая особые заслуги матери Алексии перед монашеской общиной, ей было разрешено заниматься рукоделием в собственной келье.
Мать Алексия подошла к столу.
Сколько лет прошло с тех пор, как сестры Серафима и Елена приютили ее, больную и беспомощную девушку.
Мать Алексия не любила вспоминать прошлое. Она полностью вычеркнула из памяти ту жизнь, которая привела ее в этот далекий городок, на другом конце России. Долгие и долгие годы, день за днем, ночь за ночью она гнала прочь от себя мысли, насильно стирая из памяти любые воспоминания о прошлой жизни. Она не хотела, не могла больше выносить этой боли.
Было время, когда она молила о смерти. Каждый вечер, ложась спать, она закрывала глаза с надеждой, что больше не откроет их никогда.
Но наступало утро, и все повторялось сначала…
Почти полвека прошло с тех пор. Всякое было. И трудности, и радости. Но, самое главное, мать Алексия понимала в этой жизни все: кто она, зачем живет, кому нужна! Служение Господу стало ее главным жизненным помыслом.
Гл. 21. ЛИЛЯ
1.
Лилю разбудил телефонный звонок.
Она нехотя открыла глаза, потом снова их закрыла. «Померещилось…», пронеслась мысль, но не успела задержаться в туманной голове, потому что звонок зазвенел с новой силой.
– Иду, иду! – проворчала Лиля, поднимаясь с дивана.
Звонки раздавались откуда-то из-под телевизора.
У нее даже не было сил подумать, каким образом трубка от радиотелефона оказалась на полу?
– Алло! – сердито крикнула она, одновременно вытаскивая из угла трубку и нажимая зеленую кнопку.
– С Новым годом, подруга! – в трубке раздался задорный смех.
– А-а, это ты! – немного смягчила тон Лиля. – И тебя тоже, с Новым! Чего не спится?
– Лилька, ты уж прости, конечно, что поспать тебе не дала. Но у меня такое предложение, что на этот раз ты не сможешь отказаться!
– Опять ты за свое! – Лиля зевнула и пошла обратно к дивану. – Властик, пойми, я очень хочу, чтобы твоя турфирма процветала! Но не хочу я ездить по путевкам! С меня одного раза хватит! Давай я тебе денег одолжу. Или, нет, давай я куплю путевку и дома останусь.
– Ага, как в том анекдоте про пассажира, который кондуктора обманул? Билет купил, а сам пешком пошел. Помню, помню. Но, ты знаешь, на кого-то другого я бы обиделась за такие слова, а на тебя – нет! Слишком хорошо тебя знаю, подруга!
– Извини, если обидела, – виновато пробурчала Лиля. – Но я действительно никуда не хочу ехать.
– А со мной поедешь?
– С тобой? – в разговоре повисла пауза.
Власта решила воспользоваться моментом и предприняла более решительное наступление.
– Лилечка, у меня есть две горящие путевки. Всего на три дня. На Урале недавно открылся женский монастырь. Действующий. А у меня в этом городе знакомая работает экскурсоводом. Она мне и предложила. Практически за полцены. И ей хорошо, и нам интересно будет. Никогда ведь не были.
– А что? – внезапно оживилась Лиля. – Может и вправду, в монастырь?
– Ты это, в каком смысле? – не поняла Власта.
– А ты? – и обе дружно рассмеялись.
– Ну, вот! Я принимаю твой положительный ответ! Выезд завтра утром. Я все оформлю. Все твои данные у меня есть. Вечером позвоню, договоримся о времени встречи.
– Так я еще ничего не реши…
– Пока, целую! Собирайся! – в трубке раздались короткие гудки.
2.
Самолет летел на высоте нескольких тысяч километров, припекаемый жарким солнцем.
Власта тихонько посапывала, удобно расположившись в кресле. Лиля смотрела в иллюминатор, разглядывая причудливые очертания облаков, оставшихся где-то в глубине этого огромного голубого океана.
«Интересно», – подумала Лиля. – «Если смотреть снизу, то облака так быстро движутся и меняют свои очертания, что иногда не успеваешь понять, на что они похожи. А отсюда, сверху, они кажутся совсем неподвижными. Просто как будто много-много белой ваты, или взбитых сливок, или пены для укладки волос…»
Лиля улыбнулась неожиданному ходу своей мысли.
Она немного откинула спинку кресла и закрыла глаза. Вспомнились родители, Ляля. Сколько же лет, как она уехала от них в город? Десять? Боже мой, двенадцать! Вот это да! Как же быстро летит время!
Лиля снова открыла глаза и посмотрела в иллюминатор. Самолет изменил прежний курс, и теперь солнце оказалось с противоположной стороны. С этого борта облака казались словно подсвеченными изнутри. Теперь они были не белые, а розовато-золотистые.
«Какая же красота!» – подумала Лиля, и вдруг ее внимание привлекло небольшое светящееся пятнышко над одним из облаков.
Оно было похоже на небольшой золотистый шарик, во все стороны от которого расходились яркие лучи. Так дети обычно рисуют солнышко. Только они еще глазки, носик и ротик дорисовывают.
Лиля села ровнее и прильнула к стеклу иллюминатора. Светящееся пятнышко неподвижно висело на одном месте. И, действительно, на нем отчетливо были видны глазки, носик и ротик…
Лиля быстро отвела взгляд в сторону, потом опять посмотрела на прежнее место. Никакого пятнышка не было. Облака спокойно лежали неподвижным толстым слоем.
«Ну, вот, глюки начинаются! Поздравляю!» – сказала она себе, опять откинувшись в кресле.
«И почему у них никак не получается жить мирно, по-человечески?» – мысли опять вернулись к семье. – «Почему они все время на нее злятся? Что она делает такого, чтобы ее все время ругали?»
Лиля снова выглянула в иллюминатор. Опять?
На этот раз золотой шарик с нарисованным на нем лицом был совсем рядом. Он словно висел в воздухе, привязанный невидимой веревочкой к самолету. Лицо было явно женское. Лиля отчетливо видела его черты, все до ресничек над огромными синими глазами. Именно, синими, как небо. Все лицо было золотое, а глаза – синие. Ей даже показалось, что глаза эти улыбаются и смотрят на нее. И на золотых щеках проступает нежный румянец. А лучики… это вовсе и не лучики, а длинные-длинные волосы, струящиеся легкими волнами в бесконечной небесной вышине…
Лиля в страхе задернула шторку.
– Власта, проснись! – Затормошила она подругу. – Смотри!
– Что? Прилетели уже? – не поняла спросонок та.
– Нет, еще летим. Посмотри туда! – Лиля дрожащим пальцем показала на иллюминатор.
– Ну, дорогая, ты хоть шторку-то убери, – Власта подняла спинку кресла и повернулась к иллюминатору. – А что я там собственно должна увидеть? Небо и облака? Вот это – сюрприз!
Лиля осторожно отодвинула шторку и села как можно дальше вглубь кресла.
– И что? – удивленно посмотрела на нее Власта. – Ты для этого меня разбудила?
– Ты ничего там не видишь? – тихо спросила Лиля, выглядывая за шторку.
Золотое лицо все так же висело рядом и улыбалось ей.
– Вот же оно! Неужели ты не видишь?
– А что я должна видеть? – не вытерпела Власта. – Инопланетян, что ли? Нет, не вижу! Пить хочу! – она достала из сумочки маленькую бутылочку с минеральной водой.
Лиля еще раз взглянула в иллюминатор. Лицо, не меняя выражения, начало медленно удаляться. Лиля невольно потянулась за ним, но буквально через несколько мгновений светящийся шарик растворился в голубой дали, а на спинке кресла, стоящего впереди, заплясали два розово-золотых солнечных зайчика.
Самолет снова изменил курс.
3.
– Вон она! Катя! – Власта замахала рукой стоящей среди встречающих женщине с большой сумкой в руках.
Та ответила ей приветственным жестом и отошла в сторонку, пропуская выходящих пассажиров. Она поставила сумку на пол и терпеливо стала ждать своих гостей.
На женщине была длинная черная юбка из хорошего плотного материала и коричневый полушубок из натурального стриженого меха. На ногах были теплые сапоги на сплошной толстой подошве. Завершали наряд белые пуховые перчатки и платок, изящно повязанный на голове, один конец которого был кокетливо перекинут через плечо.
Наконец Власта и Лиля вышли в зал аэровокзала и направились к ожидающей их Кате.
– Я рада, что вы приехали! – улыбаясь, сказала Катя, поставила сумку на пол и протянула Лиле руку для знакомства. – Катя!
– Лиля, – ответила Лиля, пожимая ей руку, и тоже улыбнулась в ответ.
– Ну, как вы тут? Дела идут? – спросила Власта.
– Идут потихоньку. Пытаемся осуществить нашу давнюю мечту – привлечь туристов к красотам Родины. Ну, пошли, по дороге поговорим.
Они вышли из здания аэровокзала и направились к ожидающему их экскурсионному микроавтобусу.
– Ну, вот и мы! – обратилась Катя к водителю. – Сейчас в гостиницу. Устроитесь, отдохнете. А потом – за работу! Программу я вам приготовила индивидуальную! «Ни секунды покоя! Ни минуты покоя!» – запела она знакомую песенку, ставя на сиденье свою сумку. – Поехали, командир!
– Отлично! – отозвалась Власта. – Какое счастье почувствовать себя настоящим туристом! Не думая ни о путевках, ни о страховках, ни о чем! Катя, ты тоже к нам приезжай! У нас, знаешь, сколько всего интересного!
– Спасибо! Обязательно приеду! Вот в том-то и дело. Сколько у нас замечательных и красивейших мест! А кто про них знает? Кто туда ездит? Все потихоньку разрушается. Исчезает. Больно смотреть! А ведь какая история! Какая мощь?
– Да, – одновременно ответили Власта и Лиля.
– Ну, так, расскажи, куда ты нас поведешь? Что за монастырь? – спросила Власта.
– Не торопись, всему свое время. Посмотрим все, что только будет возможно. Сейчас у православных – великий пост. Туристов туда не водят. У меня хорошие отношения сложились с матушкой. Наша турфирма первая подняла вопрос о восстановлении храма перед городскими властями. Долгая это история, но, главное, дело сделано! И всем от этого только польза. Верующим возвратили действующий монастырь и храм, а городу – дополнительная статья поступлений в бюджет от туризма. Ну, и нам, конечно, поскольку основной поток туристов пойдет через нашу компанию. Вот так!
– Отлично! – воскликнула Власта. – Рада за тебя! Будем сотрудничать! Я могу группы набирать у нас. И иностранцы с удовольствием поедут в Российскую глубинку.
– Вот, в том-то все и дело! – отозвалась Катя. – Вот именно! Сотрудничать надо, а не «тянуть одеяло на себя». Поле для деятельности – огромное! Только успевай, работай! Честно и с удовольствием! – она довольно рассмеялась.
– Ух, вас послушать, так самой хочется что-нибудь эдакое организовать! – вступила в разговор Лиля.
– А что? И тебе работа найдется на наших просторах! – Катя слегка дотронулась рукой до рукава ее полушубка. – Красивый!
Она провела своей пушистой перчаткой по ровному гладкому меху.
– Да, ничего особенного, – смутилась Лиля. – Обычный кролик.
– Кролики, не только ценный мех…, – серьезно отозвалась Катя, и все громко рассмеялись, вспомнив, часто звучавший по телевизору, диалог двух юмористов.
– Кролик кроликом, а вот в брюках в храм не положено, – сказала Катя, когда они немного успокоились.
Лиля посмотрела на свои ноги, затянутые в модные лосины, и на сапоги на высокой шпильке.
– Ой, батюшки, как же я об этом не подумала? – Власта растерянно разглядывала свои брюки, словно в первый раз их видела.
– Да и мне ни к чему, – расстроилась Лиля. – А я еще и шпильки надела, тоже …! – она постучала пальцем по своему лбу.
– Ничего, девочки! Я все предусмотрела! – Катя потянулась к сумке, стоящей на соседнем сиденье и вытащила две длинные черные юбки одинакового фасона, собранные у пояса на толстую резинку.
– Вот, посмотрите! Годится?
– Отлично! – воскликнули Власта и Лиля. – Какая ты молодец!
– А как же? Мы ведь профи! Для туристов одежду готовим. Напрокат будем давать, пока сами об этом думать не начнут. А вот, что с сапогами делать? – Катя посмотрела на Лилю. — На шпильке долго не выходишь. Ладно, придумаем что-нибудь! Не переживай!
Войдя в гостиницу, Катя провела их к стойке администратора.
– Вот и наши гости! – обратилась она к миловидной девушке. – Принимай, Светочка! Ну, давайте, устраивайтесь. Отдыхайте. В пять часов я заеду и начнем! Сегодня – встреча с интересными людьми, а завтра – основная программа – монастырь. Все будет «ок»! – и в знак подтверждения своих слов она подняла вверх большой палец правой руки.
4.
– Здравствуйте, здравствуйте! – матушка игумения привстала из-за стола и пошла навстречу вошедшим в комнату, женщинам.
Под черными монашескими одеждами трудно было определить ее возраст. Голос был тихим, но достаточно сильным и твердым.
Лиля и Власта немного оробели. Они в первый раз видели настоящую монахиню в настоящем монастыре, манера общения которой несколько не вписывалась в строгий образ матушек, созданный в книгах и фильмах.
– Здравствуйте, матушка! – поприветствовала ее Катя, подойдя ближе.
– Не смущайтесь, – обратилась матушка к Власте и Лиле. – Я все понимаю. Иногда мы вынуждены принимать те обстоятельства, которые предлагает нам Господь в нашей жизни. Без вашей помощи, – теперь она посмотрела на Катю, – ведь ничего этого могло и не быть.
Матушка повела рукой, приглашая гостей оглянуться вокруг.
– Так что я все понимаю, – продолжала она. – Сегодня вы – наши гости. К сожалению, у меня нет возможности пройти с вами по святой обители. Но, я думаю, сестра Елена сделает это не хуже меня.
Она позвонила в маленький колокольчик.
Вошедшая в комнату монахиня произнесла необходимые благословения и смиренно остановилась у порога.
– Сестра Елена, – обратилась к ней матушка. – Проводи гостей. Покажи нашу обитель. Рукодельные работы посмотрите. Какие чудеса творят сестры! – матушка перевела взгляд на девушек. – Ступайте с Богом!
Сестра Елена оказалась разговорчивой и достаточно образованной. Она хорошо знала историю монастыря, многое рассказала из жизни монахинь в тяжелое послереволюционное и военное время.
– Вот, приедете к нам через несколько лет, и мест этих не узнаете! – Продолжала свой рассказ сестра Елена. – И восстанут из руин Великие Храмы, и потянется сюда поток людской. Приют для сирот откроем.
– А сколько сейчас монахинь в монастыре? – спросила Власта
– Немного, – уклончиво ответила сестра Елена. – Пока немного. Но, даст Бог, скоро их число умножится.
Они вышли во двор.
Некоторые постройки были совершенно разрушены, некоторые только начали восстанавливать.
Они подошли к двухэтажному кирпичному дому. Отремонтирован был пока только один подъезд, куда и пригласила их войти сестра Елена.
Женщины оказались в небольшом коридоре, куда выходили двери из нескольких комнат.
– А вот здесь наши мастерские будут. Пока что только швейная и иконописная есть. Но потом еще и певческая, и библиотечная будут.
Они зашли в одну из комнат. За большим столом три девушки расписывали иконы.
На противоположной стене висели несколько полок, на которых стояли неоконченные работы. На одних подсыхала краска, на других были только еще прочерчены контуры будущих изображений.
Рядом стоял небольшой деревянный стеллаж, на котором стояли готовые иконы.
– А это можно… приобрести? – спросила Власта, несколько замявшись и не зная, уместно ли в храме говорить о таких вещах.
– Можно, – спокойно ответила сестра Елена. – Время такое. Трудное. Сами вынуждены помогать храму, чем можем. Ведь многое покупать приходится, а средств, сами знаете…, – она беспомощно развела руками.
Лиля тоже подошла поближе к стеллажу. Она сразу и не заметила ее.
Лиля словно завороженная смотрела на маленький кусок тонкой бязи, лежащий на полочке, на котором в золотом ореоле был изображен лик Божьей Матери, держащей на руках младенца. Сам сюжет был вполне обычным. Но лицо … где она видела это лицо?
Лиля отошла на шаг назад, потом снова приблизилась к вышивке. Нет, она определенно где-то видела эти глаза, эту неуловимую улыбку. «Мона Лиза?» – подумала она. Нет, там совсем другое выражение. Там – загадка. А здесь – покой! И тепло. И как она смотрит на младенца… Словно обволакивает его своей любовью. И оберегает, и преклоняется перед ним одновременно. И чувства охватываю, даже словами выразить трудно. Непостижимо…
– Сестра Елена, а кто это вышивал? Это тоже икона?
– А-а, это – особая история! Мать Алексия. Вот, дожил человек до старости, а и не догадывался, какой талант в нем скрывается. Мать Алексия уже в достаточно преклонном возрасте, видит плохо. Давно это было, года два тому назад… Как-то одна прихожанка принесла иконку маленькую, бисером вышитую. Мать Алексия ее увидела и попросила бисеру разного принести. Видно, так ей понравилось, что самой попробовать захотелось. Вот так и получилась эта, – она указала рукой на полочку.
– А как называется эта икона? – Спросила Лиля.
– Да это собственно и не икона. Хотя основные правила соблюдены, но какая-то она особенная получилась. Видно матушке Алексии самой тот образ привиделся.
– А купить ее можно? Сколько она стоит?
– А сколько сама пожелаешь за нее дать, столько и стоит. Вон коробочка стоит. Туда и положи, сколько не жаль.
Лиля сунула в прорезь коробки свернутые в трубочку несколько бумажных купюр и взяла с полочки вышивку. Руку словно обдало горячим жаром. Жар быстро, как молния, пронзил все ее тело. Лиля расстегнула пуговицы на полушубке. Щеки стали пунцово-красными.
– Что с тобой? – испуганно спросила Власта?
– Жарко очень! – обмахиваясь отозвалась Лиля. – Давай выйдем на улицу.
– Да, здесь действительно жарко, – подхватила сестра Елена. – Не думала, что мы так задержимся. И раздеться вам не предложила. Пойдемте!
Власта и Лиля попрощались с девушками и вышли из комнаты.
Гл. 22. ЛЯЛЯ
1.
Солнце яркими брызгами разноцветного фейерверка рассыпалось по утренней комнате. Упругие жаркие лучи пронзали своим неудержимым светом все уголки, извещая все вокруг, что наступило новое утро! Такое яркое, такое теплое, такое живое! «Просыпайтесь, люди!» – словно говорили они, нежно щекоча закрытые сонные веки, – «Посмотрите, какая красота вокруг! Разве можно спать? С добрым утром!»
Ляля зажмурилась от нестерпимо яркого солнечного света, лившегося из окна. А хорошо, все-таки, что они сделали спальню с окном на восток. Зато теперь их будит солнышко. И на душе становится веселее!
Ляля села на кровати и сладко потянулась. Хорошо!
Она не спеша поднялась с кровати и подошла к трюмо. Почему-то теперь она часто смотрела на себя в зеркало. Раньше – нет. Пробегала мимо, так, на ходу поправив прическу. Или, когда губы подкрасить надо было. А теперь…
Ляля расчесала длинные волосы и привычными движениями закрутила их на макушке в тяжелый пучок, прихватив шпильками.
Провела пальцем около глаза, разглаживая морщинки. Морщинки… И куда ж от них деться-то? Свои ведь! Каждый день, каждая минуточка жизни в этих складочках. Разве можно вырезать эти минуточки из себя?
Ляля даже передернулась, представляя скальпель в руках пластического хирурга, о которых так часто говорят по телевизору. Б-р-р-р…
Но в следующую минуту она уже выбегала во двор, погружая ступни в утреннюю прохладу молодой травы.
Лето…
Сороковое лето в ее жизни. Это много или мало? Ляля, зажмурив глаза, подняла лицо вверх, подставив его прямо под жаркие лучи солнца. Ух, как припекает!
«…Утро, вынув из кармана
Ленту синего тумана,
Белых облаков пригоршню
И росинок пять горошин…», –
всплыли в памяти стишки из какой-то детской книжки. Ляля легко закружилась, раскинув в стороны руки. Какая разница? Много? Мало? Ей хорошо, и все тут! А, значит, и всем, кто рядом с ней, тоже должно быть хорошо! Все очень просто! Делиться надо радостью! Дробить ее на много-много маленьких и больших радостей, чтобы как можно большим людям досталось! Вот такая простая философия!
Ляля помахала рукой березкам на вершине холма. Старую березу несколько лет назад сломала молния. Совсем сухая уже была. Ну, что поделать? Это – жизнь, как говорят. Сейчас вот молодая поросль пошла. Прямо целая березовая роща. Шелестят своими листочками, рассказывают о чем-то.
А в детстве они с сестрой часто бегали с хутора на этот холм. С него все видно! Сначала полюбуются на эту красоту, а потом садятся около старой большой березы и начинают откровенничать. Да, не было у них тайн друг от друга. Все вместе делали. Все друг про друга знали, как про саму себя.
А потом Лиля решила в город уехать. Ляле тогда показалось, что ее напополам разрезали. Ей даже дышать стало трудно. Вроде, воздуха тоже стало в два раза меньше.
И даже, когда замуж вышла, семейные заботы не смогли заполнить эту пустоту. Как оказалось, это – совсем другое. Тоже очень родное и близкое, но другое. И ничего нельзя было с этим поделать.
2.
Ляля вернулась в дом. Анатолий еще затемно ушел по своим лесничим делам. Дети спали. Каникулы!
Ляля прошла на кухню.
Теперь их дом и не узнать! У Анатолия руки – золотые! И вода горячая, и отопление, и канализация. Газ пока из баллонов. Но, говорят, скоро и природный проведут. Чем не городские условия? Только лучше в сто раз! Воздух-то какой? Ни с одним городом не сравнишь!
В каком году они переехали к бабе Тасе? Когда Настенька родилась. Шестнадцать лет назад…
Ляля налила в кастрюлю молока и поставила на плиту. Кашки надо сварить ребяткам.
Ребятки… Она с ними все, как с маленькими. А они уже совсем взрослые!
Ляля достала манную крупу и ложку.
Да, выросли детки. Не успели и оглянуться.
Молоко покрылось тонкой пеночкой и угрожающе зашипело, надувая по краям пузыри.
Ляля, помешивая его ложкой, аккуратно всыпала крупу. Вспомнила, как в первый раз варила кашу Настеньке. По специальной книжке. Пятипроцентную. Отмеряла чуть ли не по крупинкам. А баба Тася стояла рядом и молча наблюдала за ее мучениями. Мудрая! Знала, что никакие подсказки не будут приняты. Чего силы зря тратить? Зато через несколько дней Ляля сама справлялась, засыпая «на глаз» нужное количество. Все с опытом приходит.
Каша получилась ровная, гладкая. Ляля сняла кастрюлю с огня, добавила большой кусок сливочного масла и накрыла крышкой. Пусть постоит.
Да, разные дети, хоть и в одной семье растут. Вот, Павлик, например, когда поменьше был, любил кашу «с комочками». А такую еще надо суметь сварить! Так он без этих комочков и есть-то ее отказывался.
Разные, совсем разные дети! По всему разные. По вкусам, по поведению, по восприятию жизни. Ну, допустим, Павлик – мальчик. Это – понятно! А вот Тонечка и Настенька. Разница всего два с небольшим года. А совсем не похожи друг на друга, хоть и сестры.
«Сестры», – Ляля присела на стул и начала складывать полотенце, которым только что вытерла ложку. – «Они – просто сестры. А мы с Лилькой близнецы, и то поладить не можем! Чего уж про них тогда говорить?»
– Мам, привет! – на кухню заглянул Павлик. Через плечо у него было перекинуто полотенце. – Я на ключ! А потом – к отцу! – крикнул он уже с порога.
– С добрым утром, сынок! – отозвалась Ляля. – Мужичок растет! – с гордостью подумала она и стала накрывать на стол.
3.
– С добрым утром, мамуля! – Тонечка зашла на кухню, заплетая в косу длинные до пояса волосы. – Опять я проспала. Хотела раньше встать, тебе помочь.
Она подошла к матери, обняла и поцеловала в щеку.
– Небо красивое! – девочка подошла к окну. – Смотри, какие облака. Тонкие-тонкие, как перышки. Сегодня надо будет огород полить. И цветы.
–Умница ты у меня, – Ляля с нежностью посмотрела на дочь. – Все-то ты знаешь, что надо делать.
– Мам, ты не забыла? Нам еще книжки купить надо. Зоя Ивановна целый список дала, чтобы за лето прочитали.
– Так лето только началось. Успеешь еще! – улыбнулась Ляля, замешивая тесто для оладушек.
– Ой, мама, мама, дай я сделаю! – Тоня буквально выхватила у нее деревянную ложку.
–Вот, неугомонная! Все сразу хочешь делать!
– Мамочка, так ведь мне уже целых четырнадцать лет! Это ведь ужас, как много! Так и жизнь пролетит незаметно!
– Ха-ха-ха! – рассмеялась Ляля. – Старушка ты моя, четырнадцатилетняя! У тебя жизнь еще вся впереди! Живи и радуйся! Смотри внимательнее вокруг, впитывай красоту эту и не торопи события! Все придет в свое время!
– А я, мамочка, не тороплю. Только хочу, чтобы без меня ничего не происходило. Мне все интересно! И как огурцы растут, и как пчелка мед собирает, и книжки читать, и песни петь! «Огней так много золотых…», – запела Тоня высоким, не по-детски сильным голосом.
– Парней так много холостых, – присоединилась вторым голосом к ней Ляля. – А я люблю женатого! – закончили они куплет и обе громко рассмеялись.
– Мам, а я уже все распланировала. Как школу закончу, как замуж выйду, как детей рожу. Трех, или четверых можно.
– Не рановато ли? Придет время, все само сложится.– ответила Ляля с улыбкой, пытаясь перевести разговор в шутливую форму.
– Нет, мамочка. Само собой ничего не сложится, – серьезно ответила та. – Это, как сочинение писать. Сначала – план. А потом, на каждый пункт плана по нескольку предложений написать, вот и получается целый рассказ.
– Сочинение – это одно, а жизнь иногда такие заковыки подставляет, что никаким планом заранее предугадать невозможно.
– Поэтому и подставляет, что плана нет. Основного направления, – стояла на своем Тоня. – Вот, если я поставлю себе цель, и буду к ней идти, то обязательно дойду до нее.
– Пожалуй, в этом ты права, – согласилась Ляля. – Только путей к этой цели тоже много. А выбирать тебе самой придется, каким идти. Вот в этом-то весь вопрос и заключается.
– Ты не волнуйся, я уже все выбрала! – успокоила мать Тоня.
Она зажгла комфорку и поставила на огонь небольшую чугунную сковородку. Подождав немного, пока та разогреется, ловко, по-хозяйски смазала ее растительным маслом и ложкой разлила тесто, формируя небольшие оладушки.
– Хозяюшка ты моя, – Ляля обняла за плечи и поцеловала, еще пахнущие сном, русые волосы на макушке.
– А мне нравится, – не отрываясь от своего дела, ответила Тоня.
4.
– Чего разорались-то? В каникулы и то поспасть не дадут! – проходя мимо кухни, бросила Настя.
– Ничего мы не разорались. Мы песни поем! – резко ответила сестре Тоня. – Иди, вон уже завтрак готов. Соня!
– Сами вы сони! – огрызнулась из ванной комнаты Настя. – Во сколько вы легли, и во сколько я?
– А кто тебя заставляет до утра целоваться? – не унималась Тоня.
– Что? Кто это целуется до утра? – Настя с пеной от зубной пасты на губах вбежала на кухню.
– Дочка, перестань, – попыталась угомонить Тоню Ляля. – Как ты со старшей сестрой разговариваешь? Иди, иди, умывайся! – повернулась она с Насте.
– Подумаешь, старшая! Как до утра гулять, так старшая. А как посуду помыть, так сразу маленькая, – продолжала бубнить Тоня..
– А что я не мою, что ли? – Настя снова вернулась на кухню и села за стол.
– Чего сидишь? – подзадоривала ее Тоня. – Чашечку возьми, чаю налей себе, старшая!
– Как дам сейчас! – замахнулась Настя.
– Не смей! – Ляля машинально подставила под ее руку свою. – Вы же сестры!
– А ты сначала сама со своей сестрой разберись! Да, ну вас всех! Семейка… – зло выкрикнула Настя и выбежала из кухни.
Ляля опустилась на стул и беспомощно сложила руки на коленях. В одно мгновенье куда-то улетучилась вся радость утреннего солнечного настроения. Слезы не давали дышать.
– Мамочка, успокойся! – Тоня гладила ее вздрагивающие плечи. – Прости, мы не будем больше.
– Почему так бывает, Тонечка? – не открывая глаз, всхлипывая проговорила Ляля. – Почему больно делают те, кто ближе всех? Откуда берется такая ненависть? Ведь разве мы с папой вас этому учили? Или бабушка Надя с дедом Андреем хотели, чтобы мы с Лилей ссорились?
– Нет, конечно, – успокаивала ее Тоня.
– И я знаю, что – нет. Так почему так получается?
– Это – жизнь, мама! – многозначительно и совсем по-взрослому ответила Тоня.
Гл. 23. НАСТЯ
1.
И чего они к ней привязались. Чего от нее хотят?
Настя лежала на кровати в своей комнате лицом к стене и думала. Хорошо, что у нее есть комната отдельная. Маленькая, правда, но отдельная. Хоть здесь никто ее не достает, никто не читает нравоучений!
Ведь все делала, как они хотели. Даже десять классов закончила, хотя собиралась после восьмого в город к тетке уехать. Долбили, долбили, заставили все-таки согласиться.
А теперь, и недели не прошло после выпускного, все как с цепи сорвались. Ни шагу не дают пройти, чтобы не поучить чему-нибудь. И с работой этой пристали. Где ее, работу эту проклятую, в селе найдешь? Даже в их городке ничего подходящего нет. Продавщицей или официанткой в местной забегаловке.
«Учись, дочка! Учиться надо!» – бубнят то и дело. А где учиться? В город ехать – деньги нужны. У них есть деньги на ее учебу-то? Нет! Вот, в том-то и дело!
Может, и вправду, к тетке махнуть. Она денег даст. Пока молодая – погулять хочется! Вон, мать, что она видела в своей жизни? Мало своих – трое, так еще в детском саду горшки подставлять, да сопли утирать. Тьфу! И ей такого хотят? Нет, мои дорогие, не выйдет!
Настя решительно перевернулась на другой бок.
С матерью, конечно, нехорошо получилось. Но, сама виновата! Нечего без конца морали читать! Сколько можно?
Вот две сестры, но на тетку посмотреть приятно. Всегда одета по-модному, причесочка – волосок к волоску. А мать, как бабеха какая-то. Еще и сорока лет нету… Боже, сорок лет! Это же так много! «Неужели и мне будет столько?» – со страхом подумала Настя и села на кровати.
Рядом на тумбочке лежало маленькое зеркальце с резной пластмассовой ручкой. Настя взяла его и внимательно начала рассматривать свое лицо.
И Тонька эта, тоже дура! Чего орет на весь белый свет? Целовалась! А хоть бы и целовалась? Кому какое дело? Доверяй ей после этого тайны. Никогда в жизни!
Настя потерла пальцем веснушки на носу. Надо бы крема купить от них. А, ладно, пускай будут! Так даже интереснее.
Настя опять легла на подушку. Спать не хотелось. И делать ничего не хотелось. Скорее бы вечер, хоть на дискотеку сходить. Там, правда, скукотища! И ребята многие после выпускного разъехались. Кто куда. Кто поступать, кто работать пошел, а кто и отдыхать. Есть же понятливые родители. Знают, сколько сил на учебу тратится.
Нет, может и вправду, мать права. Надо что-то делать! А что? Легко тому, кто о своей профессии с детства мечтает. А если ничего не нравится? Помирать что ли? Значит, время еще не подошло, подождать надо! Так, нет же. Торопят, понукают.
– Не запрягли, – словно ответила невидимому собеседнику Настя. – Вот денег достану, к тетке уеду. Поплачут тогда. Упрашивать будут, чтобы вернулась. Ни за что!
Она села на кровати и снова взяла зеркальце. Провела рукой по спутанным волосам.
«Покраситься, что ли? Или постричься?»
Настя, захватив пальцами их кончики, подняла вверх. Длиной волосы были чуть выше плеч.
Она резко встала и из ящика стола достала ножницы.
Скрутив волосы в тугой жгут на макушке, она посмотрела на себя в зеркальце. Потом, положив его, взяла ножницы и решительно отрезала волосы почти под самый корень.
Опустив руку с отрезанным хвостиком волос, она опять посмотрела в зеркальце.
Почти голая макушка выглядела, как яичко, из которого в разные стороны торчали неровные прядки оставшихся волос.
Настя встала, подошла к шкафу, в дверце которого с внутренней стороны было вставлено большое зеркало.
Она стала ровнять волосы и делала это до тех пор, пока длина их по всей голове оказалась не более одного сантиметра.
Решив, что на этом надо остановиться, Настя собрала с пола все волосы в черный целлофановый мешок.
«Выброшу по дороге», – решила она.
Потом она переоделась, сделала яркий вечерний макияж и, еще раз критически оглядев себя с головы до ног в зеркало, довольная вышла из комнаты.
2.
В небольшом зале сельского клуба собралась молодежь. Слово «ДИСКОТЕКА», написанное на афише у входа огромными яркими буквами никак не вязалось с тем, что происходило внутри.
Человек десять-пятнадцать молодых юношей и девушек с ничего не выражающими лицами, вяло переминались с ноги на ногу в центре зала, в такт медленной музыке, если вообще то, что звучало в динамике, можно было назвать музыкой. Заунывный голос какими-то невероятными перепадами с низких нот на высокие изображал что-то отдаленно похожее на человеческую речь, разобрать которую было совершенно невозможно. Однообразный ритм позволял ни о чем не думая, пребывая в каком-то полусонном состоянии.
– И это называется дискотека? – неожиданно прогремел микрофон, взрывая монотонно-гнетущую обстановку молодежного вечера.
Музыка внезапно прекратилась.
Танцующие повернули головы в сторону сцены, еще какое-то время, по инерции, продолжая свои незамысловатые движения.
– Сонное царство какое-то! Ну, держись!
Воздух взорвался громкими звуками рок-н-ролла.
– Эй, красавица! Потанцуем! – Высокий парень упруго спрыгнул со сцены и, оказавшись прямо перед Настей, резко схватил ее за руку.
Настя от неожиданности дернулась и машинально взмахнула другой рукой. Звук пощечины оказался звонче, чем громкая музыка, вырывающаяся из динамиков . Парень отшатнулся и схватился за щеку.
Все произошло в считанные секунды. Никто в первый момент даже не понял, что случилось.
– Ну, ты и сильна, подруга! – парень яростно потирал покрасневшую щеку.
– Я тебе не подруга! – резко ответила Настя.
Она уже оправилась от замешательства и, почувствовав на себе восхищенные взгляды парней и завистливые девушек, тряхнула головой и поправила на плече соскользнувшую лямочку кофточки. Музыка продолжала играть, но все столпились вокруг них и внимательно наблюдали за развитием событий.
– Ну, ладно! Не злись! Тебе не идет! Посмотри, синяк есть? – Парень убрал руку от лица и немного наклонился к Насте.
На щеке ярким красным пятном горел четкий отпечаток ее ладони с растопыренными пальцами.
– Ничего себе, – удивленно сказала Настя, посмотрев на пылающую щеку парня.
Потом повертела своей рукой у себя перед глазами, словно сверяя отпечаток с оригиналом.
– Теперь, милая моя… – начал было парень.
– Я тебе не милая! – опять резко прервала его Настя.
– Ладно, извини, если обидел. – Парень дружелюбно улыбнулся. – Ну, и ты тоже хороша! Больно ведь…, – он показал пальцем на щеку.
Краснота понемногу спала, но щека начала опухать. Буквально в течение нескольких минут она так надулась, словно за ней был спрятан теннисный шарик.
– Надо холод приложить. Пойдем! – Настя направилась к выходу. Парень подмигнул стоящим вокруг ребятам и с нарочито покорным видом направился вслед за ней.
3.
Машина остановилась на привокзальной площади. Настя даже не заметила, как они сюда приехали. Сколько же сейчас времени?
Она посмотрела на стрелки часов, светившиеся на стене здания вокзала.
– Господи! – в ужасе прошептала она. – Уже половина второго! Как же я домой доберусь?
– Хочешь, я отвезу тебя, – ответил Макс.
Настя повернула к нему голову. Отек на щеке не только не спал, но, кажется, стал еще больше.
– Слушай, может, в больницу поедем? Смотри, как щеку разнесло!
– Да, Бог с ней! До свадьбы, как говорится, заживет! Недолго осталось!
– До чего недолго осталось? – переспросила Настя.
– До свадьбы! – серьезно повторил Макс.
– До твоей, что ли?
– И до твоей!
Настя повернула к нему голову.
Парень, по имени Макс, с которым она познакомилась всего несколько часов назад, говорит о ее свадьбе? Да, кто он такой, вообще рассуждать на эту тему? Уж, не жених ли? Да, виновата. Не рассчитала немного. Но и он хорош! Так с девушкой обращаться!
На фоне темного окна машины, подсвеченного уличными фонарями, голова Макса напоминала раздувшегося от съестных припасов хомячка.
Настя не удержалась и хихикнула.
– Ты чего? – не понял Макс. – Смешно, да?
– Нет, не обижайся,– виновато проговорила она. – Ты сейчас на хомячка похож.
– Ну, вот! С хомячком меня еще никто никогда не сравнивал.
– Болит? – Настя протянула к нему руку.
Макс взял ее ладонь и крепко прижал к горячей, несмотря на сделанные примочки, щеке.
– Когда ты так держишь, не болит, – тихо сказал он.
Настя не знала, как себя вести. Надо было срочно ехать домой. Она на минуту представила, что там происходит. Какой переполох устроили отец и мать, разыскивая ее по всему селу.
Ну и пусть! В конце концов, она – взрослый человек. Через несколько месяцев ей будет восемнадцать, тогда уже ни перед кем отчитываться не надо. Ничего с ними не станет. Поволнуются и спать лягут. А завтра она им все расскажет.
– А где ты живешь? – спросила она Макса.
– Ты хочешь пойти ко мне домой? – не отпуская ее руку, спросил он.
– Не знаю, – неуверенно ответила Настя.
Она действительно не знала, хочет она идти к нему или нет. Она знала только одно, что не хочет от него уходит сегодня.
– Вон, видишь, палатка. – Макс кивнул головой в сторону автобусной остановки. – Хочешь, пойдем туда.
– В палатку?
– Да. Это – моя палатка. Мой маленький бизнес. Потом я построю большой красивый магазин, самый красивый и большой в городе. Это будет наш магазин! – мечтательно произнес Макс.
Настя посмотрела на него. Но, почему-то в этот раз у нее не возникло желания поспорить.
В палатке было тепло, чисто и даже уютно.
– Максим Егорович, коль вы пришли, можно я домой пойду? – обрадовалась продавщица, увидев Макса.
«Максим Егорович», – подумала про себя Настя. – «А сколько же ему лет? Я ведь ничего про него не знаю».
Ей стало страшно. Она сделала шаг назад к двери.
– Познакомься, Маришка, это – Настя. Иди, конечно. Мы тут сами управимся. А утром приходи, как обычно. Ок?
– Ок, Максим Егорович, – улыбнулась девушка и, передав ему сумочку с деньгами, направилась к двери.
– Спокойной вам ночи!
– И тебе тоже! До завтра! Вернее, до сегодня… – но Маришка уже не слышала его слов.
4.
Ляля приоткрыла один глаз и посмотрела на электронный будильник, стоявший на тумбочке рядом с кроватью.
03:03.
«О! Опять совпало!», – довольно подумала она.
Это уже стало для нее своеобразной игрой. Как только она смотрела на часы, они всегда показывали время, где совпадали значения часов и минут. Для себя она отмечала эти моменты, как счастливые. И по-детски радовалась этому.
Анатолий спал, глубоко и спокойно дыша.
Ляля заботливо поправила на нем одеяло. «Устал, мой любимый. Поздно вчера пришел. Спи, спи», – с нежностью подумала она, проведя рукой по его густой жесткой шевелюре.
Она опустила голову на подушку.
Какой вчера был славный день! Если не считать утреннего переполоха с Настей, конечно. Но к этому Ляля уже стала привыкать. Переходный возраст. Надо его просто перетерпеть. Потом легче будет. Повзрослеет, сама многое поймет и переоценит.
Хорошо бы и сегодня утро было бы таким солнечным, ярким, как и вчера. Погода стоит замечательная!
Темнота в комнате сливалась с темнотой улицы за окном.
Вдруг, как по мановению волшебной палочки, небо стало светлеть и, в одно мгновение, проем окна стал более отчетливо виден на его фоне. Словно фотография в ванночке с раствором проявителя.
«Скоро самая короткая ночь будет», – подумала Ляля. – «А потом снова на зиму повернем…»
«Что-то я не слышала, как Настя пришла сегодня», – неожиданно пронеслась в голове тревожная мысль.
Она встала с кровати и прошла в ее комнату. Там никого не было.
Ляля заглянула к младшим детям. Тонечка и Павлик сладко спали в своих кроватках.
Где-то глубоко внутри живота появилось ощущение тяжести, которое давило на ноги, делая их ватными.
Ляля в тревоге побежала на кухню, в ванную, даже в туалет заглянула. Нет, Насти нигде не было.
Очень не хотелось будить мужа, но тревога за дочь все больше и больше охватывала паникой все ее тело.
– Толик, – тихо, чтобы сразу не напугать его, сказала Ляля. – Толик, проснись.
Анатолий что-то хмыкнул в ответ и попытался перевернуться на другой бок.
– Толечка, – продолжала тормошить его Ляля. – Настя пропала.
– Как пропала? – Подскочил Анатолий, моргая заспанными глазами.
– Не знаю, – у Ляли появились всхлипывающие нотки в голосе. – Нет ее дома. Не приходила.
– А куда она вечером ушла? – спросил Анатолий, вставая с кровати и направляясь к двери.
– Как всегда, на дискотеку пошла, – Ляля поспешила за ним.
Анатолий ворвался в комнату Насти и зажег свет. В комнате никого не было и не было признаков того, что Настя приходила домой вечером.
– Так, – сказал он, садясь на ее застеленную кровать. – Так.
Ляля стояла рядом, сдерживая рыдания. Слезы полились сами собой. Умом она понимала, что надо что-то делать, куда-то бежать, кого-то расспрашивать. Но панический страх услышать что-то ужасное сковывал ее мозг и все ее тело, не давая возможности сдвинуться с места.
– Так! – снова повторил Анатолий, вставая с кровати. – Одевайся, пойдем искать.
Несколько часов подряд они ходили по селу из дома в дом, пытаясь узнать, кто последним видел девушку. Все ребята, бывшие в этот злополучный вечер на дискотеке, в один голос говорили, что Настя уехала на машине с городским парнем, которого никто из них не знал и не видел до сих пор.
Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, разбрызгивая во все стороны свои жаркие лучи. Деревья шелестели только что распустившейся зеленой листвой. Лето вступало в свои законные права.
На фоне этого праздника жизни и печаль казалась еще более отчетливой и страшной.
Около девяти утра, измученные бесплодными поисками, они вернулись домой.
– Надо ехать в город, – устало сказал Анатолий. – В милицию заявить, в больницу, в…
– Нет, только не это…– прошептала Ляля и, приложив руку к сердцу, начала медленно оседать на пол.
– Что ты, что ты, дорогая, – Анатолий подхватил ее и посадил на стул.
Он налил воды в стакан и, поддерживая ее голову, дал отпить несколько глотков.
– Держись, родная, – Анатолий присел перед ней и заглянул в заплаканные покрасневшие глаза. – Мы найдем нашу девочку. Я тебе обещаю. Ты веришь мне?
Ляля в ответ кивнула головой, жадно смотря ему прямо в глаза, словно требуя неопровержимой гарантии его слов.
– Ты держись! – Он обнял ее голову большими сильными ладонями и поцеловал в мокрые от слез щеки. – Держись! Нам надо быть сильными! Чтобы помочь Насте…
При этих словах рыдания с новой силой охватили ее.
Анатолий встал и решительно направился к двери.
5.
Настя разминулась с отцом буквально в полчаса.
– Привет! – мимоходом сказала она матери, сидевшей на кухне у окна и, как ни в чем ни бывало, направилась к своей комнате.
Ляля настолько была погружена в свои мысли, что сразу и не поняла, что произошло.
Через какое-то мгновение, до ее сознания дошло, что Настя вернулась.
Она резко поднялась и прошла за дочерью.
Настя откинула покрывало с постели и достала из-под подушки пижаму.
– Ты где была? – строго спросила она.
У нее не было сил на обдумывание своих слов и эмоций. Она была счастлива уже от того, что дочь дома. Жива и здорова! На самом деле для нее сейчас вопрос, где Настя была этой ночью, был не самым главным. Но почему-то именно эти слова сорвались первыми с ее губ.
– Где ты была, Настя, – с упрямством повторила Ляля.
– Мам, я очень устала. Хочу спать, – как ни в чем ни бывало, ответила та, стягивая платье.
Ляля подошла ближе к дочери, взяла ее за плечи и развернула лицом к себе.
– А тебя совсем не волнует, что было с нами сегодня ночью?
– А что было с вами, мамочка? – вызывающе ответила Настя.– Ночь, как ночь. Привыкайте к тому, что я выросла!
Ляля отшатнулась от нее, словно ее ужалили.
– Настя, ты сама слышишь, что ты говоришь? Мы всю ночь тебя искали. Хорошо, что баба Тася на хуторе гостит. Отец с работы поздно пришел. Уставший, с ног валился. Еле до кровати добрался. И сейчас вот в город поехал, по больницам да милициям бегать. А ты так…
– Я не просила его ехать в город. Видишь, сама пришла. Ничего со мной не случилось. Чего панику поднимать было?
Она собрала заколкой волосы на макушке.
– Теперь, все? – Настя откинула одеяло, собираясь лечь в постель. – Я устала.
– Устала? – Ляля решительно подошла к ней. – А ну-ка, встань! – Тихо сказала она.
Настя вопросительно посмотрела на мать снизу вверх и не двинулась с места.
– Встань, я тебе говорю! – еще тише проговорила Ляля, чеканя каждый слог.
Настя нехотя поднялась и встала перед матерью.
– Выросла, говоришь? – в голосе Ляли зазвенели металлические нотки.
– Да! Выросла! – вызывающе ответила Настя, глядя прямо ей в глаза. – И вы мне теперь не указ! Что хочу, то и буду делать!
– Ну, вот и отлично! Тогда можешь убираться отсюда на все четыре стороны! – В сердцах крикнула Ляля. – Взрослая, так и живи сама!
– Вот этого я и ждала! – рассмеялась Настя. – Когда же ты, моя дорогая мамочка, проявишь свое настоящее лицо. Всех-то ты любишь, для всех все сделать готова! Только меня и тетю Лилю, сестричку свою дорогую, и ненавидишь! А что мы тебе сделали? Правду сказали, какая ты есть на самом де…, – резкий звук пощечины не дал ей докончить фразу.
– Вот и хорошо! – Настя схватилась за щеку. – Отлично! Вот уже и руки распускаешь. Пользуешься тем, что сдачи не могу дать.
Она резко отвернулась и начала одеваться.
Ляля стояла, беспомощно опустив руки. Никогда она не била своих детей. Даже, когда маленькими были, когда терпения не хватало сладить с ними, и то никогда руку на них не поднимала. Не заведено это было в их семье. А что же сейчас получилось. Как это могло произойти?
Мысли роем проносились в голове. Она плохо понимала, что вообще происходит. Словно сквозь туман Ляля видела, как Настя наспех побросала в большую сумку какие-то вещи и выбежала из комнаты.
Ляля не могла сдвинуться с места. Ноги, словно приросли к полу.
Хлопнула входная дверь. Ляле показалось, что ей с размаху ударили прямо по сердцу. Наотмашь. Со всей силы!
Она несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь унять резкую боль. Потом подошла к кровати Насти. Сложила одеяло, взбила подушку, аккуратно расправила покрывало.
И без сил упала на только что застеленную кровать и разрыдалась…
6.
«Ну, почему она такая несчастная?» – думала Настя, глядя на пробегающие мимо вагонного окна деревья.
Слезы текли, не переставая. Она уже и не пыталась их остановить. Просто смотрела в окно и плакала.
Настя старалась не думать об утренней ссоре с матерью. Ей не давала покоя мысль, которая на какое-то мгновение появилась у нее тогда. Мать, стоящая перед ней с горящими от гнева глазами, показалась ей в ту минуту слабой и беззащитной. И Насте очень захотелось обнять ее, прижать к себе, защитить… От кого? От себя?
И вправду, зачем она наговорила ей столько всего? Могла ведь просто объяснить все и рассказать, как оказалась в палатке у Макса. И о том, как не захотелось ей уходить оттуда. И о том, как всю ночь они просидели на одном табурете, вернее, она – на табурете, а Макс то присаживался на краешек узкого прилавка, то садился на корточки в углу палатки. Другого места там не было, но им было так хорошо…
Настя закрыла глаза, притягивая к себе воспоминания.
Покупателей было мало, словно все договорились их не беспокоить в эту первую ночь. И Насте действительно показалось, что эта ночь – начало чего-то очень большого, светлого и доброго в ее жизни.
И потом, когда пришла Маришка, и Макс повез Настю домой, она всю дорогу представляла, как расскажет об этом матери. И мать поймет ее и не станет разубеждать или поучать. Просто поймет и даст возможность самой во всем разобраться.
А получилось…
Настя облизнула соленые от слез губы и достала из сумочки носовой платок.
Пассажиров в вагоне было мало. Хорошо, что рядом с ней никто не сидит, а то бы замучили расспросами: «Что с тобой, деточка?»
Настя съежилась от такой картинки, возникшей в ее воображении.
А почему, собственно, она должна кому-то докладывать, что с ней? Кто они такие? Знакомые, родные? Родные! Вот, даже самые близкие родные ее не поняли! Даже и не попытались понять!
Настя опять уткнулась в окно, дав волю набежавшим слезам.
7.
– Ой, Настенька приехала! Сестричка моя дорогая! – Юля бросилась ей на шею, едва открыв дверь.
– Проходи, проходи!
Она выхватила из рук Насти сумку и потянула за собой в комнату.
– Ты ведь еще не была у нас на новой квартире? Мама купила. Недавно переехали, еще не все даже разобрали. Посмотри, вот это – моя комната, это – мамина, а это – мелких. Ой, они такие бедовые, просто ужас! Сладу никакого с ними нет. Но я управляюсь! А ты что не позвонила? Мама бы встретила тебя. Или Олежку бы прислала. Ой, что это я сразу набросилась на тебя! Ты ведь с дороги. Устала, наверное?
Настя безропотно ходила за Юлей и мало что улавливала из неудержимого потока новостей и вопросов, лившегося со скоростью десять слов в секунду.
Ей казалось, что она очутилась в каком-то кино из жизни очень богатых людей. Или в старинном замке, но с современной отделкой и мебелью.
По всему было видно, что квартира новая, не полностью обустроенная. В воздухе еще чувствовался послеремонтный запах. В углу огромной прихожей стояли не разобранные чемоданы и коробки.
Но комнаты, в которых жили хозяева, были полностью обставлены дорогой мебелью и вполне приспособлены для удобной и комфортной жизни.
– Смотри, это ванная! – они вошли в залитую светом большую комнату, в которой стояла полукруглая ванна с большим количеством каких-то отверстий и краников. – Даже массаж можно делать! – довольно произнесла Юля, словно эта процедура была лично ей крайне необходима.
Пол и стены ванной комнаты были выложены большими кафельными плитками зеленого цвета. По верхнему краю стен был кафельный бордюр более темного цвета, оттеняющий мраморный рисунок плиток. Но больше всего на Настю произвели впечатление отдельные плиточки, расположенные в определенном порядке по все поверхности стен. На каждой из этих плиточек был свой рисунок, а все вместе они выглядели, словно большое панно.
Они прошли на кухню. И здесь все было, как в кино. Даже стол не обычный прямоугольный или круглый, а вытянутый, словно гладильная доска. И около него стояли высокие стулья, как в баре.
– Ну, что, нравится? – спросила Юля.
– Нормально, – стараясь выглядеть как можно более спокойной, ответила Настя.
– Ну, вот, всегда ты такая! – укоризненно сказала Юля, наливая в чашки крепко заваренный душистый чай. – Никогда прямо не скажешь, что думаешь. Если нравится, то так и скажи. Чего таиться-то?
– А я и не таюсь. А такое я много раз уже видела, – упрямо ответила Настя.
– В кино, что ли? – не унималась Юля.
– И в кино тоже, – опять уклончиво ответила Настя.
– А, ладно, – Юле видно надоела эта перепалка. – Ты куда поступать решила? – переменила она тему разговора.
– Я еще не думала, – Настя подула на чай и отхлебнула маленький глоток.
– Как это? – не поняла Юля. – Скоро экзамены начнутся, а ты еще не думала?
– Успею, – Настя явно не хотела продолжать этот разговор. – А тетя Лиля скоро придет?
– Да, мама сегодня обещала не задерживаться, – весело прощебетала Юля, кладя в рот конфету. – Макарку и Любочку из садика надо не позже шести забирать. Так что скоро придут. Ой, они такие забавные стали! Ты знаешь…
– Юль, скажи, где мне можно расположиться? – устало спросила Настя.
– Ой, какая же я дура! – хлопнула себя по лбу Юля. – Конечно, пойдем, покажу!
Она провела ее в дальнюю комнату, где из мебели стоял только неразложенный двуспальный диван и шкаф.
– Вот, это у нас будет комната для гостей, – важно произнесла Юля. – Ты будешь первым гостем! Здорово?
– Здорово! – согласилась Настя.
– А вещи в шкаф можешь положить. Сейчас сумку твою принесу, – она выбежала из комнаты.
Настя села на диван. И почему так получается? Одним – все, а другим – ничего! Чем она хуже этой Юльки? И мелкие эти? Тоже как сыр в масле катаются! Никаких тебе забот! Тетя Лиля все для них делает. Вон, квартиру какую отгрохала! Комната для гостей. Она, Настя, родная племянница – и первый гость? Смех, да и только! Кто бы говорил? Это еще как посмотреть, кто в этом доме гость, а кто родственник? Большой вопрос!
– Вот, принесла, – Юля поставила сумку на пол рядом со шкафом. – Давай, отдохни. Когда мама придет, я тебя разбужу. Ты не волнуйся! – она вышла, прикрыв за собой дверь.
Гл. 24. ЛИЛЯ
1.
Уже подходил к концу второй месяц нового года, а никаких изменений в жизни Лили на горизонте не наблюдалось.
Все та же работа, все те же одинокие стены квартиры, все такое же недопонимание в семье. Ничего нового!
Иногда она задавала себе вопрос, а хочет ли она сама каких-то изменений. И, честно говоря, не могла однозначно на него ответить.
Жизнь становилась монотонной и какой-то привычной. Лиля уже заранее могла сказать, что будет происходить через час, или день, или месяц. С небольшими акцентами в зависимости от тех или иных обстоятельств, но все-таки, в целом все было достаточно предсказуемо.
Но вот эта предсказуемость больше всего и напрягала. Иногда хотелось сделать что-то такое невероятное, из ряда вон выходящее, сумасшедшее и, возможно даже, неправильное! Словно вынырнуть из-под большой толщи воды и вдохнуть чистого свежего воздуха. Очень хотелось! Но не получалось. Или недостаточно хотелось?
Этими бесконечными вопросами к самой себе Лиля порой доводила себя до полного исступления. И тогда ей казалось, что жизнь, которой она живет, вовсе и не ее жизнь. А где же тогда ее жизнь?
Лиля пришла с работы, как обычно, в семь часов. Она сняла пальто, одела тапочки и прошла в ванную комнату вымыть руки. Даже эти дела были вполне предсказуемы. Сейчас она пройдет в комнату и снимет с себя украшения. Удивительно, но она могла проходить целый день, не замечая их. Но стоило ей только переступить порог своего дома, как украшения начинали ей мешать.
Потом она переоденется в домашние спортивные брюки и футболку.
Все ее действия были настолько предсказуемы. Она так поступала на протяжении последних лет, изо дня в день повторяя одно и то же. Вплоть до движений.
Лиля прошла на кухню. Есть не хотелось. Но съесть чего-нибудь все-таки надо было.
Она разбила в маленькую мисочку пару яиц, посолила, добавила немного сметаны, хорошенько взбила все это специальным веничком и вылила на сковородку с уже урчащим на ней кусочком сливочного масла.
Омлет быстро подрумянился. Лиля большим широким ножом ловко перевернула его на другую сторону и, как только края стали загибаться, как у шляпки большого гриба, переложила его на тарелку.
Отрезала кусочек хлеба, достала из банки пару маринованных огурчиков и села за стол.
Звонок в дверь раздался неожиданно. Лиля спешно положила в рот кусок аппетитного омлета и, жуя на ходу, вышла в коридор.
– Привет, подруга! Не ждали? – Власта широко улыбаясь, вошла в открытую дверь.
– Привет! – ответила Лиля, проглатывая то, что было во рту. – Проходи, давай поужинай со мной.
– Нет, спасибо! Я уже! Кофейку выпью. С удовольствием!
Она забежала в ванную, вымыла руки и уселась за стол.
– Вот! – Власта достала из сумочки маленькую бутылочку коньяка и с заговорщицким видом поставила на стол.
– А что сегодня за праздник? – Поинтересовалась Лиля, насыпая кофе в маленькую турочку.
– Сегодня двадцать шестое февраля!
– И что? А завтра будет двадцать седьмое.
– Весна скоро!
– И что, по этому поводу надо пить коньяк? – Лиля налила ароматный кофе в маленькую чашечку и поставила ее перед Властой.
– Ой, Лилька, какая же ты зануда стала!
– Наверное, – согласилась Лиля. – Старею.
– Не рановато ли? – Власта отпила глоток. – Ой, как вкусно! Молодец ты Лилька! Всегда хорошим кофе угостишь!
– Ладно, ладно, не подлизывайся, – смягчилась Лиля. – Что расскажешь?
– Вот, это я понимаю! Разговор деловой женщины!
Власта достала из сумочки прозрачную папку с бумагами.
– У меня к тебе предложение, подруга!
– Что еще придумала? – Лиля посмотрела на бумаги.
– Лиль, только ты сразу не вставай в позу, ладно? Сначала послушай, а потом подумаем вместе. Ок?
– Ну, давай, давай, говори уже!
– Ну, вот, – Власта достала бумаги из папки. – Я предлагаю тебе открыть свое туристическое бюро.
– Чего? Туристическое бюро? – удивилась Лиля. – Ты долго думала?
– Думала. И вот что придумала, – Власта посмотрела ей в глаза. – Скажи, я тебя хоть раз подвела? Или обманула? Или посоветовала что-то плохое?
– Нет, – извиняющимся тоном сказала Лиля.
– Так ты хотя бы выслушай сначала, а потом, я же говорю, вместе подумаем.
– Ну, хорошо. Слушаю, – Лиля поудобнее устроилась на стуле.
– Так вот, сейчас туристический бизнес набирает обороты. Но, понимаешь, невозможно объять необъятное. У каждого агентства так или иначе своя специализация. А я предлагаю, как говорится, объединить усилия. Вот поэтому я тебе и предлагаю создать свое агентство и начнем работать. Оговорим условия, проценты и т.д. Это все – техника. Главное – надо быть уверенным в порядочности партнера.
– Так почему же ты не обращаешься с этим предложением к агентствам, которые уже работают? Зачем открывать еще одно?
– Обращаюсь. Кто-то отказывается, кто-то поддерживает. На самом деле, всем места хватит. Но, согласись, удобнее и приятнее работать с человеком, которому полностью доверяешь. Как самой себе. Согласна?
– Ну, если с этой точки зрения, то конечно!
– Вот и я про то же!
– Но я же никогда не занималась бизнесом.
– Лилька, ты – отличный экономист. Это уже полдела. Я тебе во всем помогу. И в документации, и в оформлении. Все расскажу, что сама знаю. А я знаю немало, поверь мне. И потом, это так интересно! Сама поездишь, родных повозишь. Кстати, как ты с родителями? Помирилась?
– Ох, лучше не вспоминай, – Лиля вздохнула. – И жалко их, и злость берет, как вспомню свой последний приезд. Так и кажется, что не нужна я им. Все во мне их раздражает.
– Не глупи! – возразила Власта. – Ты тоже не сахар!
– Это уж точно!
–Молодец! Значит, не все потеряно! Значит, так! – Власта хлопнула рукой по лежащим на столе документам. – Ты со всем этим знакомишься, и регистрируем фирму. К летнему сезону мы должны быть готовы полностью! И обязательно наладь отношения с семьей. Какие бы они ни были, это – твоя семья. У меня вот родители умерли. Так тоскую иногда, так их не хватает. Это можно понять только, когда сам испытаешь эти чувства. Но лучше бы тебе их подольше не знать.
Кстати, на Пасху организуем группу в тот монастырь, куда мы с тобой ездили. С Катей уже договорились. Пригласи родителей. Им интересно будет. Они ведь, наверное, дальше вашего городка никуда и не ездили.
– Что-то ты меня совсем с панталыку сбила. Жила себе тихо, спокойно, никому не мешала. – Лиля открыла кран и начала мыть чашки.
– Тихо и спокойно будешь жить, когда тебе лет сто будет. А, впрочем, чего я тебя уговариваю? – Власта начала собирать бумаги.
– Властик, прости, я не хотела тебя обидеть! – Лиля обняла подругу. – Как-то все неожиданно. Подумать надо.
– Ну, вот и подумай, – смягчилась Власта. – Правда, Лилька, подумай! Столько интересного вокруг! Так жалко, когда это все мимо проходит! Так можно всю жизнь просидеть и ничего не увидеть. Давай, думай! Завтра позвоню!
Она вышла в коридор.
– Пока! Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – Лиля закрыла за подругой дверь и вернулась на кухню.
Она домыла посуду, убрала в холодильник продукты. Вынула из папки документы, перелистала их.
Лиля пока не могла дать оценку произошедшему в этот вечер? Но, каким-то шестым чувством она ощущала, что произошло что-то очень важное. И, самое главное, чувства опасности это не вызывало.
На следующий же день она написала заявление об уходе, чем вызвала полное замешательство у руководства и у сотрудников фирмы. Но решение было принято, а Лиля отступать от своих решений не привыкла.
2.
Они обе уже и не помнили, когда вот так спокойно и мирно сидели и просто разговаривали. Обо всем. Как две задушевные подруги, как две взрослые женщины, как два самых близких человека на земле.
Лиля приехала к родителям перед восьмым марта.
С того вечера, когда к ней пришла Власта с сумасшедшим, как тогда показалось, предложением, прошло всего чуть больше недели. Но эти несколько дней полностью перевернули всю ее жизнь.
– Ты знаешь, мам, – Лиля то складывала, то разгибала бумажную салфетку. – Я никогда не думала, что со мной может произойти такое. Никогда. Я всегда считала себя самостоятельным и сильным человеком. А на деле оказалась такой слабой.
– Ну, что ты, доченька, – Надежда даже не знала, как себя вести.
Ей очень хотелось приободрить, поддержать дочь, но она достаточно хорошо знала ее норовистый характер, ее нетерпимость к малейшей жалости, проявленной по отношению к ней. Где-то подспудно она ожидала вспышки, которая непременно наступала в таких ситуациях.
Но, на удивление, Лиля не только не пыталась приостановить их разговор, но сама явилась инициатором его. Надежда осторожно старалась нащупать ту тоненькую ниточку, которая образовалась между ними, и удержать ее, словно просунуть ее, эту ниточку, в тоненькое почти невидимое игольное ушко их непростых отношений и завязать крепким узелком. Для прочности.
Лиля рассказывала про свою жизнь. Про работу, про Бориса, про то, что последнее время давило на нее и не давало возможности свободно жить.
– Понимаешь, – Лиля посмотрела в глаза матери, – когда пришла Власта со своим, как мне тогда показалось, дурацким предложением, я даже его и всерьез-то не восприняла. А потом подумала, ну что я теряю? Ведь, хуже, чем есть, все равно не будет.
– Ну, дочка, грех тебе жаловаться на жизнь, – попыталась вставить Надежда.
– Да, нет, мама, ты не поняла, – перебила ее Лиля. – Ну, как тебе объяснить? Вот, вроде все у меня есть. И работа, и квартира. Борис, да Бог с ним, с Борисом. Вон, тысячи мужиков вокруг ходят. Хорошая у меня жизнь! Но не моя! Понимаешь, мам? Не моя эта жизнь! Если у меня все есть, а ничего не радует. Это разве жизнь?
– Наверное, ты права, дочка, – согласилась Надежда.
Она решила пока особенно не говорить своего мнения, а дать высказаться дочери. А потом уже видно будет, что и как сказать.
– Ты думаешь, я не переживала нашу последнюю ссору?
– Нет, конечно, я так не думаю…
– А я очень часто думала, – не дав ей закончить фразу, снова заговорила Лиля. – И вспоминала вас и Ляльку, и жалела, и не понимала, почему так происходит. А вот сейчас все одно к одному складывается, словно на места свои встает. Как в мозаике или в пазлах детских.
Надежда кивнула головой, пока еще не очень понимая, о чем говорит Лиля.
– И Матренушка мне подсказывает…
– Кто? – не поняла Надежда.
– Ой, я же тебе еще ничего про это не рассказала. Сейчас! – Она выбежала из кухни и вернулась через минуту со своей сумочкой. Вынула из целлофанового пакетика небольшой кусок ткани, сложенный вчетверо и разложила его на столе.
Надежда увидела вышитое бисером изображение Божьей матери с младенцем на руках и удивленно посмотрела на дочь.
Лиля начала рассказывать. И про монастырь, и про лицо за стеклом иллюминатора, и про то, как увидела эту вышивку и не могла отойти от нее, и как ее обдало жаром, когда в руки ее взяла. Она говорила не спеша, стараясь не упустить ни одной подробности, словно каждый эпизод был самым главным во всей этой истории.
А Надежда слушала, не перебивая, и все вглядывалась и вглядывалась в лицо младенца. В мягком вечернем свете электрической лампы, приглушенного темно-желтым абажуром, низко висевшим над столом, разноцветные бисеринки переливались и словно оживляли личико малыша, который, не мигая, смотрел на свою мать. И чего-то ждал, или о чем-то спрашивал, а возможно, просто хотел закрыть глазки и уткнуться в теплую, пахнущую молоком, грудь и спрятаться там от всех невзгод, которые подстерегали его на предстоящем жизненном пути.
3.
«Что случилось?» – в тысячный раз спрашивала себя Лиля и не находила ответа. Что такого могло произойти, что все в один момент перевернулось с ног на голову? Или с головы на ноги? Все, что еще совсем недавно ее так раздражало, сейчас не вызывало абсолютно никаких неприятных эмоций.
Правда, она не могла сказать, что ее сильно забавляли снующие туда-сюда племянницы, но и особой злости по этому поводу тоже не было. Она это воспринимала спокойно, как должное.
Лиля сидела в родном доме в окружении своих близких. Пожалуй, впервые в жизни она получала от этого удовольствие. Ей это нравилось! Ей это было приятно!
Надежда с бабой Тасей колдовали на кухне, дожаривая, доваривая и допекая разные вкусные вещи.
Настя и Тонечка с шумом и визгом бегали наперегонки на кухню, перехватывая друг у друга тарелки, ложки, салфетки, проявляя таким образом свое желание помочь бабушкам накрыть стол.
Андрей и Анатолий затеяли партию в шахматы. Подтрунивая друг над другом, они словно мальчишки, со всем азартом предавались игре, не замечая никого вокруг.
Лиля сидела в кресле и сквозь полуприкрытые веки наблюдала за Лялей.
Та держала на руках маленького Павлика. Ребенок только что покушал и с довольным видом сидел на руках у мамы, вертя головкой во все стороны и отчаянно размахивая ручками.
– Ну, что? Покушал мой маленький? – ласково шептала Ляля, дотрагиваясь губами до легких пушистых волос на его маленькой головке. – Павлушенька мой! Солнышко мое!
Малыш, услышав мамин голос, повернул к ней личико…
Лиля замерла, открыла широко глаза и всем телом подалась вперед.
Картинка с ее вышивки словно ожила и отразилась в этом образе! Мать и ребенок! Образ единого целого, наполненного силой жизни и любви! Образ, излучающий эту любовь и щедро дарящий ее всем вокруг!
У Лили все внутри задрожало. Ей захотелось взять это маленькое тельце и прижать к себе. Крепко-крепко прижать, и держать так долго-долго…
– Лиля, что с тобой? – испуганно спросила Ляля.
– Нет-нет, ничего, – тряхнула головой Лиля, словно отгоняя от себя набежавшие мысли.
– А то, глаза у тебя какие-то стеклянные стали. Даже страшно!
– Ребята, садимся за стол! – бодрым голосом пригласила всех Надежда.
– Ну, вот и хорошо! А мы спать, да мой сладенький! – Ляля поднялась со стула и пошла укладывать малыша.
Лиля по инерции двинулась за ней и остановилась в проеме двери.
– Вот так! Сегодня на бабушкиной кроватке поспим! Да, мой хороший? – Ляля накрыла его одеяльцем. – Лилька, – обратилась она к стоящей в дверях сестре. – А помнишь, «Алюль-Балюль…»? Ох, и глупые же мы тогда были. И Ваньке ни за что досталось, бедненький!
– Да, уж! – отозвалась Лиля, подходя к кровати.
– Слушай, может, посидишь с ним пять минут, пока заснет? Он быстро засыпает, не капризничает. А я пока девчонок за стол усажу. Совсем они мать замучили.
– Давай посижу, – спокойно согласилась Лиля.
Ляля вышла из комнаты, а Лиля присела на краешек кровати, положила руку на вздымающийся от ровного дыхания животик засыпающего малыша, и все разглядывала и разглядывала порозовевшее ото сна личико, словно видела его в первый раз.
Гл. 25. ТАНЕЧКА
1.
Дверь в спальню тихонько приоткрылась и в освещенный проем протиснулась няня Ариша.
Она была маленького роста и очень полной, как квадратик. И прическа у нее была квадратиком. Сзади коротко, «под мальчика», подстриженные волосы на затылке словно вставали дыбом, придавая всей голове прямоугольную форму, завершала которую сильно накрахмаленная белая медицинская шапочка, надвинутая почти на самые глаза.
Она осторожно, чтобы не разбудить детей, прикрыла за собой дверь и стала обходить кроватки, подсвечивая себе маленьким фонариком.
Няня Ариша любила вот так ночью заходить в спальню к ребятам. Про каждого из них она знала практически все. Она словно проживала вместе с ними каждый день их непростой жизни, которая делилась на «до» и «сейчас». И никто на свете не знал, что с ними «будет». Как повернется их судьба, какие еще сюрпризы преподнесет?
От этой неопределенности, которую малыши сами еще не осознавали, няне Арише порой становилось не по себе. И она, как могла, старалась обогреть их, чтобы в их маленьких сердечках не затаилась злоба на весь белый свет, чтобы в их израненных душах появились, пока еще совсем маленькие, росточки любви и уверенности в себе.
Своих детей у няни Ариши не было. Всю жизнь она растила чужих детей. И в семьях работала, и в больницах санитаркой, и в детских садиках нянечкой. Так получилось, что лет десять назад привезла сюда из роддома грудного еще отказничка, да так и осталась. Не смогла уйти от этих детишек, обездоленных брошенных. Жалко их стало очень.
Жила няня Ариша здесь же в маленькой комнатке, рядом со спальней малышей. Тоже удобно хорошо, заведующая Тамара Петровна, навстречу пошла. А чего не пойти? И ей спокойнее. Дети всегда под присмотром.
Так, рассуждая сама с собой, няня Ариша переходила от одной кроватки к другой, поправляя подушечки, убирая под одеялки, ракинутые во сне, ручки малышей.
– Ой, куда же ты опять подевалась? – вдруг растерянно прошептала няня Ариша.
Она пошарила рукой по пустой кровати, подняла подушку, словно ребенок мог спрятаться под ней. Даже заглянула вниз под кровать. Никого!
– Господи! – засуетилась няня Ариша. – Куда подевалась? Таня! Танечка! – шепотом позвала она.
Эту девочку привезли к ним месяц назад. Сколько перевидала няня Ариша ребятишек на своем веку, а такого еще не видела.
Бывали дети недоразвитые, слабые, физически истощенные. Бывали умственно отсталые. Всякого навидались в этих стенах.
Но никогда еще няня Ариша не видела, чтобы у семилетнего ребенка были глаза глубокой старушки.
Невозможно было передать словами, что выражали эти глаза? Самое страшное было то, что они ничего не выражали. В них не было никаких чувств, не было жизни. Девочка никогда не плакала и не смеялась. За весь месяц никто ни разу не видел, чтобы она хотя бы улыбнулась или каким-то другим образом выразила хоть какую-то эмоцию.
Няня Ариша хотела было уже выйти и продолжить поиски в соседней комнате, как ее внимание привлекла чуть колыхнувшаяся занавеска на окне.
Она тихонько подошла и осторожно приоткрыла ее.
Девочка сидела на широком подоконнике, обняв тонкими ручками согнутые колени, и прислонившись лбом к оконному стеклу. Она никак не прореагировала на приход няни Ариши и продолжала, почти не моргая, смотреть в темноту.
Няня Ариша присела на другой конец подоконника и тоже стала смотреть в окно. Так в полном молчании прошло несколько минут.
Потом няня Ариша подошла к ее кровати, взяла одеяло и вернулась к окну.
Она накрыла девочку одеялом, подоткнув его со всех сторон, чтобы не упало.
Та даже не шелохнулась.
Няня Ариша постояла еще несколько минут и вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.
2.
Веселая компания с шумом ввалилась в незапертую дверь.
– Ох, Юлька! И хорошая же ты девка! – с довольным видом выкрикнул здоровый парень с взлохмаченной черной шевелюрой в видавшей виды тельняшке. – Ничего для друзей не жалеешь! А то бы и сидели на лавочке, как бездомные какие. А ты – человек! В дом пригласила, обогрела…
– Давай, давай, поменьше разговаривай! – обрубила его изливания Юлька. – Ставь уже!
– Нет, так я про то и говорю, хорошая ты! Добрая! – как ни в чем ни бывало, продолжал Вовка, доставая из пакета спиртное.
На столе появились две бутылки дешевой водки, одна из которых была уже начата, бутылка пива и нехитрая закуска.
– Разливай, разливай! Вовка, давай быстрей! – торопила парня хозяйка дома, доставая из ящика вилки. – Скоро Николашенька придет!
– Вот нравится мне, как вы живете! – откупоривая бутылку, довольно произнес Вовка. – «Николашенька»! Это как же любить надо мужика, чтобы так его называть!
– Не твоего ума дело, как мы с моим мужиком живем! – снова прервала его Юлька, нарезая толстыми кусками буханку черного хлеба.
– Грубая ты! Но все равно я тебя люблю! – ничуть не смутившись, продолжал Вовка.
– Люби, люби, только поменьше рассуждай! Ну, давайте! – обратилась она к наконец усевшимся за стол, приятелям. – За любовь и дружбу!
Юлька подняла стакан, на треть наполненный водкой, и залпом осушила его.
– Ну, ты, Юлька, не по-людски как-то! Даже не чокнулась с друзьями-то, – недовольно-игривым тоном произнес Вовка. – Давайте, за дружбу и любовь! Витек! Женек!
Глухой звон граненых стаканов возвестил о начале праздника.
Через полчаса компания чувствовала себя вполне хорошо.
– По последненькой, родные! – произнес Вовка, разливая по стаканам прозрачную жидкость и ставя вторую пустую бутылку из-под водки на пол под стол.
Все дружно чокнулись и выпили.
– Закусывайте, закусывайте! – нетвердым голосом предложила Юля. – Вот!
Она пошире раскрыла целлофановый пакет, в котором еще лежали несколько соленых килек.
– Огурчики берите. Вкусные! Мать со своего огорода прислала. Экологически чистые! – она для убедительности подняла вверх указательный палец.
– Ох, ты моя хозяюшка дорогая! – Потянулся к ней Вовка, пытаясь ее обнять.
– А, ну, кобель! – Юля схватила лежащий на столе нож. – Только тронь!
– Ты чего? – остановился он, словно наткнулся на острое лезвие. – Я же любя!
– Криску свою люби! – зло огрызнулась Юля, не выпуская нож из рук.
– Криска… – жалобно промычал Вовка. – Где она, Криска-то?
– Разбирайтесь сами – как-то враз сникнув, проговорила Юля, кладя нож на стол. – А выпить больше нету, что ли?
Выпитое спиртное вероятно было именно той дозой, которая давала возможность улучшить настроение. Но, в то же время, это количество не позволяло совсем забыть о проблемах, которые постоянно наваливались невесть откуда.
– Так, я мигом! – сразу оживился Вовка. – Давай, слетаю!
Юля полезла в свою сумочку и достала кошелек.
– Не хватает! – грустно произнесла она, протягивая Вовке несколько помятых бумажек.
– А может, еще где поискать? – Вовка многозначительно показал глазами на комод, стоящий у противоположной стены.
На какое-то мгновение ее затуманенное сознание прояснилось.
– Нет! – вдруг решительно сказала Юля. – Ты, что, забыл, у меня ребенок! Таньку на что кормить буду?
– Так он в садике, ребенок твой! – почему-то сказал Вовка.
– Ох, и дурак же ты, Вовка! – укоризненно произнесла Юля. – Так что? Когда Танька придет, и есть не захочет? Не умеешь ты логически мыслить! Совсем мозги пропил.
– Нет, ты подумай сама! Я тебе сейчас сам все логически объясню, – с серьезным видом начал Вовка. – Танька ходит в детский сад?
– Ходит, – подтвердила Юля, кладя в рот корку черного хлеба.
– Государство должно заботиться о детях? Значит, и кормить должно хорошо, чтобы дети были сыты! Так?
– Так! – снова подтвердила Юля, вяло перемалывая зубами подгоревшую корку.
– Вот и я говорю, зачем Таньке дома есть, если ты ее в сад водишь, да еще за него и платишь?
– Ну? – пока еще не совсем понимая, согласилась с его доводами Юля.
– Теперь, второй вопрос. Николай!
– Николашеньку не тронь! – угрожающе подняла на него глаза Юля.
– Да, нужен мне твой Колька! Как мертвому припарки! Мы рассуждаем, не сбивай!
Юля согласно кивнула головой.
– Ну, вот! Колька деньги зарабатывает? Зарабатывает! Он – мужик! Обязан в дом деньги приносить! Так? А для чего деньги нужны? Чтобы их тратить! А кто должен тратить?
– Кто? – непонимающим взглядом посмотрела на него Юля.
– Ты – жена? Ты и должна! Вот, стих получился, – довольно произнес Вовка и откусил половину огурца.
– А и правда, – согласилась Юля. – Чего это я? Что я и праздник себе устроить не могу? Дочку ему родила, вырастила! Сама работаю. Между прочим, не намного меньше его зарабатываю.
– Вот, вот! – поддакнул Вовка.
– И друзей по-человечески встретить не могу? – переходя на крик, воскликнула Юля.
– Молодец, Юлька! Дай поцелую! – Он снова потянулся к ней.
– Вовка, отстань, говорю! – Юля резко поднялась и решительным шагом направилась к комоду.
– Вот, Женек, учись у Юльки-то! – обратился Вовка к парочке молодых людей, устроившихся в обнимку на диване. – Как с мужика-то требовать!
– Да, ладно тебе, – Женек, ярко накрашенная блондинка, тряхнула кудряшками и провела ладонью по давно небритой щеке сидящего рядом с ней щуплого паренька. – Не требовать надо, а лаской… Правда, Витенька?
Витек довольно расплылся в пьяной улыбке.
Юля достала из ящика деньги и протянула их сидящему за столом Вовке.
В этот самый момент в комнату вошел коренастый, невысокого роста мужчина. Он нерешительно остановился в дверном проеме, растерянно смотря на собравшуюся в комнате компанию. Из-за его ноги, крепко ухватившись за штанину застиранных джинсов, испуганно выглядывала девочка лет пяти.
– Николашенька пришел! Танечка, доченька моя! – Юля нетвердой походкой направилась к мужу и дочери.
Она хотела наклониться к девочке, но не удержалась и плюхнулась прямо на пол перед ними.
– Ну, что ты, Юленька? – Бросился ее поднимать Николай. – Ты же обещала!
Витек и Женек вжались в угол дивана, не смея лишний раз вдохнуть. Они-то знали, какие разборки происходят в таких случаях. И лучше бы всего в такие моменты не попадаться под руку взбешенному мужу. Но этот Николай не внушал особых опасений, да и любопытно было, чем дело кончится.
Николай подвел Юлю к дивану и посадил на свободное место.
– Юленька, может быть, пойдешь ляжешь? – тихим голосом продолжал уговаривать ее Николай. – Скажи своим друзьям, чтобы уходили. Тебе отдохнуть надо!
– Вот – молодца, мужик! – вступил в разговор Вовка. – Одобряю! И нас, друзей Юлькиных, уважил! Ну, молодежь, – обратился он к сидящим на диване. – Пойдем! Не будем мешать семейному счастью!
Он встал из-за стола.
– Эй! Вовка! – окликнула его Юля. – Деньги-то верни!
– Какие деньги? – Непонимающим взглядом посмотрел на нее Вовка.
Юля с трудом поднялась с дивана.
– Вовка, не шути со мной! – она угрожающе помахала ему кулаком. – Деньги, что я тебе дала на бут… – она перевела взгляд на мужа и осеклась.
Николай кинулся к комоду.
– Юленька? – Он пошарил рукой внутри ящика. – Там нет ничего. Нам же завтра за садик платить надо. И до получки еще неделя целая. Жить на что будем?
– Вовка! – Юля перешла на визгливый крик. – Урод эдакий, отдай деньги!
– Витек! – Вовка обратился в сторону паренька. – Ты видел, чтобы Юлька мне деньги давала? – Он слегка качнул головой.
– Да, – неуверенно промямлил тот, яростно соображая, как ему лучше поступить в данной ситуации. Вроде бы и девчонку жалко. Вон как глазенки вылупила и стоит, боится пошевелиться. А с другой стороны, если эти деньги Юлька отберет, завтра опохмелиться не на что будет. – Вроде, нет. Не видел…
– Так что, мы пошли, Юленька, – ухмыльнулся Вовка. – А ты тут со своими сама разбирайся. Были деньги, или не были? Кто знает-то? Может ты их сама уже сто раз в автомате проиграла?
– Какой автомат? – изо всех сил заорала Юля. – Я тебе сейчас, черт ушастый!
Она схватила со стола нож и кинулась к Вовке.
Все произошло очень быстро. Слишком быстро, чтобы кто-то из находившихся в комнате мог не только понять, но и хотя бы о чем-то подумать в эту секунду.
Юля замахнулась ножом на Вовку. Тот выкинул вперед свою руку, инстинктивно пытаясь защититься. Николай, решив, что Вовка своим огромным кулачищем одним ударом может размозжить Юле голову, кинулся вперед и оказался между ними.
Резкий жесткий удар отбросил его тело прямо на острое лезвие ножа.
3.
Таня сидела на подоконнике и, казалось ни о чем не думала. Просто была в каком-то забытьи.
Она села сюда, как только в спальне погасили свет и ребята уснули. Сначала ей было очень холодно, и по всему тельцу побежала неприятная дрожь.
Девочка только сильнее сжала согнутые в коленях ножки и сильно-сильно уткнулась в них головой.
Перед зажмуренными глазами начали появляться разноцветные огоньки. Как салют!
Танечка помнила, как они с мамой и папой ездили смотреть салют. Была весна, тепло и весело!
В руке она держала переливающийся разными цветами воздушный шарик на тонкой палочке, а на ее макушке красовался огромный бант. Когда дул ветерок, ей казалось, что это ее крылышки, и она сейчас взлетит высоко-высоко, прямо к солнышку.
И все прохожие смотрели на нее и улыбались.
И папа с мамой постоянно смеялись и дурачились, подшучивая друг над другом.
А потом они катались на разных каруселях. И на машинках, хотя Таня и девочка, но машинкой управляла не хуже любого мальчишки.
Вернее, на машинках она каталась с папой, а мама стояла за железной перегородкой с ее шариком в руке и кричала, чтобы она крепче держала руль.
А она, вцепившись в руль обеими ручками, всем тельцем прижималась к папе. И зачем мама беспокоится? Ведь, если папа рядом, ничего с ней не случится!
И Танечка, одной рукой держась за руль, другой махала маме.
А та начинала отчаянно жестикулировать, показывая ей, как надо держать руль. И от этого шарик в ее руке постоянно подпрыгивал. Весело было!
Танечка подняла голову и попыталась расправить ноги. Резкая боль пронзила все тельце.
Девочка, сдерживая стон, попыталась растереть худенькие икры ног.
В этот момент в комнату зашла няня Ариша. Танечка замерла.
Она слышала, как няня Ариша вошла в комнату, как обнаружила ее пропажу, как искала ее, но не откликнулась.
Потом няня Ариша принесла ей одеяло. Стало намного теплее.
Наверное, надо было поблагодарить ее. Папа всегда учил Танечку, что надо благодарить, если тебе делают приятное.
Папа… она все больше и больше проводила времени с ним.
У мамы появились новые друзья, с которыми она гуляла и смеялась. Так, как раньше смеялась с ней.
Потом мама стала какой-то странной. Танечка даже не всегда понимала, что она говорит. А ведь сама ее учила, что все буковки надо произносить четко и правильно.
И, самое обидное, мама стала часто ругать папу. А папа такой ласковый. Все время хотел ее спать уложить, и, может быть, даже песенку спеть…
И Танечке мама всегда раньше песенку пела перед сном. Ничего не понятно, что эти взрослые себе думают?
Танечка смотрела в окно. Яркие звезды рассыпались по всему небу. На какой из них сейчас папа и мама?
Ноги опять начали затекать. Танечка вытянула их вдоль подоконника и поправила под ними одеяло, чтобы было помягче.
«Интересно», – вдруг ни с того ни с сего подумала девочка.– «Как так получается, что такая маленькая лампочка на фонаре, а освещает почти весь двор?»
Она смотрела на светящийся во тьме фонарь. Видимо, подсознательно, она пыталась вывести себя из глубин воспоминаний. Но память все с новой и новой силой возвращала ее туда, в тот страшный вечер.
Танечка прижалась к прохладному стеклу и снова посмотрела на небо.
Ее взгляд отыскал две маленькие мерцающие звездочки, которые были чуть поменьше других, и находились немного в стороне от основной массы звезд.
– Я знаю, что никогда вас больше не увижу, – тихо проговорила Танечка, глядя на них. – Я очень вас люблю.
Она поцеловала оконное стекло и слезла с подоконника.
Танечка, осторожно ступая, зашла в комнату няни Ариши.
Маленькая детская головка с коротко подстриженными волосами еле выглядывала из, собранного в несколько слоев у шеи, одеяла, другой конец которого длинным шлейфом стелился по полу.
– Иди ко мне, – няня Ариша приподнялась на локте, уступая ей место на своей кровати.
Танечка молча подошла, легла рядом и прижалась к теплому телу. Крепко-крепко. Как тогда к папе.
Няня Ариша гладила ее худенькие плечики большой пухлой ладонью и приговаривала:
– Поплачь, поплачь, девонька. Ничего! Выдюжим! Все перемелется, мука будет! Поплачь, милая. Поплачь.
- Гл. 26. ЛИЛЯ
1.
Моросил дождь.
Лиля шла по мокрому тротуару, стараясь, насколько это было возможно, обойти, разлившиеся за ночь, лужи.
Ярко-желтый зонт раскачивался в ее руке из стороны в сторону под порывами ветра, словно большой солнечный парус.
«Надо скорее машину покупать», – подумала Лиля, перепрыгивая через очередную лужу.
Теперь она могла себе позволить думать и о таких вещах.
Ее фирма процветала. Что ни говори, а летний сезон она отработала для начинающего бизнесмена совсем неплохо. Даже, очень хорошо!
Во многом помогла Власта. И с помещением…
Лиля улыбнулась, вспомнив, как они выбирали помещение под ее офис. Критериев на тот момент было два: поближе к транспорту и подешевле. Наверное, как у всех. Но, именно поэтому, не так просто было найти то, что хотелось бы.
Наконец, им дали адрес, и они пришли во двор обычной кирпичной пятиэтажки. Дом, хоть был и «немолодой», но внешне выглядел вполне прилично. А вот, подвал…
Туда даже страшно было зайти. Это был просто склад всего ненужного, старого и прогнившего, что десятилетиями накапливалось жильцами всего дома.
В огромной, от пола до потолка, куче лежали вещи, которые в какой-то момент стали не нужны людям, но с которыми, в то же время, им жаль было расстаться насовсем.
Конечно, найти их в этой свалке было просто невозможно, но, видимо, их сердце грела мысль, что их любимые и дорогие им вещи где-то рядом.
После ремонта помещение было просто не узнать!
Оказалось, что это даже и не подвал, а цоколь. Окна на две трети были над поверхностью земли. Так что в дневное время можно было спокойно обходиться без освещения.
Две большие комнаты и одна маленькая. Было даже небольшое помещение, где можно было сделать что-то в виде кухоньки или комнаты для отдыха сотрудников.
Хотя у Власты был свой офис, они, на первых порах, договорились арендовать это помещение на двоих.
Маленькую комнату отвели для кабинета Лили. Все, как говорится, по-взрослому.
Первые пару месяцев заняли походы по различным инстанциям, начиная от «пожарной» до СЭС.
Зато теперь Лиля все знала досконально! И это придавало ей уверенности в своих силах и не заставляло вздрагивать при виде очередного письма или извещения.
– Папа, давай быстрее! Мы же опоздаем! – вдруг раздалось прямо над ее ухом.
Лиля непроизвольно сделала шаг в сторону и по щиколотку провалилась в огромную лужу.
– Черт знает что! – в сердцах выругалась она, пытаясь вытащить ногу. Резкий порыв ветра наклонил в сторону зонт, и дождь, который к этому моменту стал намного сильнее, окатил ее с ног до головы, заливая прохладные струи прямо за воротник плаща.
Мимо нее пробежал крупный мужчина, держащий на одной руке девочку, которая была укутана в прозрачный длинный дождевик с капюшоном, размер которого раза в три превышал длину самой девочки.
В другой руке у мужчины был огромный черный зонт, которым он дополнительно старался укрыть ее от дождя.
Пробегая мимо Лиля он наступил в очередную лужу, окатив ее, и без того намокший плащ, струями грязной воды.
Лиля машинально отпрыгнула от него, оказавшись в той огромной луже уже двумя ногами.
Она зло посмотрела вслед убегающему мужчине, и вдруг увидела, как из-под капюшона выскочил огромный белый бант, который каким-то невероятным образом держался на тоненькой косичке девочки.
Она крепко, двумя ручками, держалась за шею папы, а бант подпрыгивал при каждом шаге, словно веселый белый мячик. И его нисколько не волновали ни дождь, ни то, что девочка с папой куда-то опаздывают. Он жил своей беззаботной капроново-кружевной жизнью, подпрыгивая вот так на маленьком плечике своей хозяйки!
Лиля стояла посреди лужи и смеялась. Ей было так весело!
Люди, прикрывшись зонтами, обходили ее со всех сторон. Все торопились по своим делам. У всех была своя жизнь.
Лиля вернулась домой. Ей надо было переодеться и привести себя в порядок.
Она приняла душ, высушила волосы и, включив телевизор, стала варить кофе.
– Сегодня для тысяч маленьких граждан нашего города прозвенел первый звонок! – радостным голосом сообщила диктор.
«А ведь сегодня – первое сентября!», – подумала Лиля.
«Наверное, первоклашка! Поэтому так торопилась!» – Лиля улыбнулась, вспомнив танец белого банта на плечике девочки.
Почему-то вспомнился Павлик. Такой маленький, такой родной!
Когда Ляля тогда вышла из комнаты, Лиле так захотелось взять его на руки. Прижать к себе…
Но, не решилась. Чего-то испугалась. А чего? Того, что, если не справится, и мальчик заплачет, все станут свидетелями этого?
Или того, что самой захочется иметь такого малыша? Своего!
Своего…
Лиля вспомнила утро и представила, как она ведет за ручку свою дочь в первый класс. Только обязательно должно светить солнышко! У девочки большой букет цветов. Гладиолусов. Нет, астр! Игольчатых сиреневых астр! И золотые шары пусть там будут тоже. И обязательно два больших белых банта! А как их завязывать, такие большие?
Лиля попробовала себе представить, как это делается, но не смогла.
Она налила в чашку кофе из турочки, которую уже давно сняла с огня и держала в руке, увлекшись своими мыслями.
– …давайте же будем милосердны к детишкам, которых мамы и папы не могут вот так за ручку привести в школу в этот очень важный для них день! – Лиля снова посмотрела на экран телевизора. – Мам и пап им сегодня заменили воспитатели, но мы надеемся…
«Да, бедные детишки!» – подумала Лиля и, допив кофе, выключила телевизор и начала собираться на работу.
2.
Лиля пришла в офис уже после обеда.
В небольшой раздевалке почти друг на дружке стояли раскрытые еще с утра зонты.
Сотрудники не могли позволить себе, как она, вернуться домой и переодеться. Но, зато, на них не было и такой ответственности за всю фирму и за них самих, как у нее, руководителя компании.
Лиля повесила плащ на плечики и прошла в комнату менеджеров.
Работа шла своим чередом.
Она поздоровалась со всеми и подошла к столу девушки, которая одновременно выполняла еще и функции секретаря.
– Как, Мариночка, дела?
– Все в порядке! – улыбаясь ответила та. – Вы же предупредили, я всем говорила, что Вы после обеда будете.
– Ну, вот и отлично! Я пошла к себе, – она повернулась к выходу.
– Лилия Андреевна! – Мариночка пошла вслед за ней.
– Что? – спросила Лиля, заходя в свой кабинет.
– Лилия Андреевна, можно я сегодня часа в четыре уйду? У меня Сонечка в первый класс пошла. Бабушка ее заберет, а вечером мы хотели праздничный ужин сделать. Посидеть по-семейному. Муж тоже обещал пораньше вернуться.
– И у тебя тоже? – смотря куда-то сквозь нее, тихо сказала Лиля.
– Что, тоже? – не поняла Марина.
– Нет, нет, извини. Задумалась…, – Лиля улыбнулась. – Конечно, Мариночка, иди! Для твоей дочки сегодня – важный день! Устрой ей праздник!
– Спасибо, Лилия Андреевна. – Марина благодарно сложила руки на груди. – Тогда я сейчас кое-что доделаю и побегу! Ладно?
– Давай, давай, беги! Завтра доделаешь. Ничего срочного там нет.
– Спасибо, Лилия Андреевна! – и девушка выбежала за дверь.
– По-семейному…, – повторила про себя Лиля, села за письменный стол и включила компьютер.
В их семье тоже был один праздник, в конце сентября, на который все всегда собирались. Назывался он «День рождения семьи». Традиция отмечать этот день пошла еще от деда Павла со дня его свадьбы с бабой Тасей.
В каком году это было, Лиля уже не помнила, хотя баба Тася много раз об этом рассказывала.
Когда Лиля и Ляля были еще маленькими, они с нетерпением ждали этот день. Мама с бабой Тасей и бабой Тоней готовили всякие вкусные вещи.
Вспоминали про деда. Баба Тася рассказывала про то, каким он был веселым, как любил ее.
Папа Андрей рассказывал про фронтовую жизнь своего отца. Как тот воевал, как его посмертно наградили орденом.
Лиля помнила, сколько сил в свое время потратил отец на восстановление всей фронтовой истории Павла Федорова. Сколько ездил, со сколькими людьми встречался!
А потом и мама, и они с Лялькой рассказывали про свои дела. Сначала про садик, потом про школу.
И всем было интересно! Все друг друга слушали, что-то обсуждали, чем-то подсказывали.
А потом…
Потом что-то изменилось. Хотя, по-прежнему, и собирались каждый год, и народу становилось больше. Ляля замуж вышла, дети подрастали. Но куда-то исчезла теплота, не стало того единения, что было раньше.
Почему так происходило? Честно говоря, Лиля никогда не задумывалась над этим вопросом. Покупала всем подарки и просто приезжала в тот день, считая, что это надо сделать. Может быть, из-за бабушки и родителей? Чтобы их не расстраивать? Может быть!
Лиля сложила все бумаги на край стола, выключила компьютер и поднялась из-за стола.
Работать не хотелось.
Она попрощалась с сотрудниками, оделась и вышла на улицу.
Уже вовсю светило солнце, словно и не было того страшного дождя. Лужи подсохли.
То тут, то там, стайками пробегали мимо ребята. В немного помятых за целый день белых рубашечках и кофточках, со съехавшими набок бантами и бантиками на растрепанных косичках, но возбужденные и радостные от встречи с друзьями, которых не видели целое лето!
Проходили учителя с охапками цветов, тоже в этот день старавшиеся не думать о сложностях, которые непременно возникнут уже через несколько дней.
Лиля шла и думала, что раньше белые фартучки на коричневой школьной форме выглядели намного наряднее.
А в какой класс пошли ее племянницы Настя и Тонечка? Нет, Тонечка еще совсем маленькая. А вот, Настенька? Наверное, тоже идет в первый класс? А Лиля ее даже не поздравила. Тетя, называется!
Тут же вспомнилась Ляля… Лиля решила подумать о чем-нибудь другом…
И в этот момент она увидела группу девочек, идущих ей навстречу.
Их было пять человек. Две девочки взрослые, наверное, старшеклассницы. Две – помладше. Лет тринадцати. И одна – совсем маленькая.
«Первоклашка!», – подумала Лиля, взглянув на нее, хотя у девочки в волосах не было бантиков. Ее коротко подстриженные волосы, стягивал тонкий белый ободок.
Что же привлекло ее внимание? Она не понимала, но Лиля не могла отвести от девочек взгляд.
Дети, как дети. Такие, как и сотни других девчонок, пробегающих мимо. В таких же синих юбочках и белых кофточках, с портфелями в руке… вроде бы, как все. Но, какие-то они одинаковые! И смеются как-то не так, словно через силу, нарочито громко. И оглядываются на прохожих. Исподлобья, чтобы никто не заметил. Словно стыдятся чего-то. Или завидуют? Или ей это показалось?
Лиля поравнялась с девочками и хотела отвернуть голову в сторону. И в этот момент она встретилась взглядом с этой маленькой девочкой.
Лилю проняла дрожь, словно на нее вылили ведро холодной воды.
Прямо в упор, на нее смотрели глаза старушки.
Это было так неожиданно и так страшно!
На маленьком худеньком личике двумя глубокими морщинами выделялись темно-серые глаза девочки. Именно такая ассоциация сложилась у Лили. Двумя старушечьими морщинами!
Лиля остановилась, не в силах отвести от нее взгляд.
Уже давно девочки прошли мимо, разговаривая о чем-то своем, а Лиля все стояла и смотрела им вслед, пока они не свернули за угол.
Глаза девочки живой печальной картинкой стояли перед ней и словно просили о помощи…
3.
– Власта, – тихо сказала Лиля. – Я хочу усыновить ребенка.
Она сказала это как-то по-будничному просто, словно это происходило в ее жизни каждый день.
Власта чиркнула зажигалкой и прикурила длинную тонкую сигарету.
Они сидели в небольшом уютном кафе. Народу было мало, тихо ненавязчиво звучала спокойная музыка.
– Я долго думала, – продолжала Лиля. – Мне – тридцать!
– Не конец света! – констатировала Власта, аккуратно стряхивая пепел в пепельницу.
– Не конец, – согласилась Лиля, – Но и не девочка!
Власта согласно кивнула головой.
Пожалуй, впервые за все годы, что они были знакомы, Власта, всегда такая деловая и решительная, не знала, что посоветовать подруге. И нужен ли сейчас ее совет? Она не знала. Пока она просто слушала и пыталась понять.
Сама Власта была замужем почти десять лет. Детей у них не было. Но о том, чтобы взять чужого ребенка, даже и речи не могло быть. Власта никогда не могла понять, как можно полюбить чужого ребенка?
В последнее время особенно много говорили на эту тему. И по телевизору, и в газетах. И в глянцевых журналах писали про усыновленных «звездных» детей. Но, это – глянец. С ними все понятно!
Но, чтобы взять ребенка в обычную семью. Этого Власта понять не могла. И вопрос не в том, чем его кормить и на что воспитывать? Вопрос в том, как его полюбить? Полюбить, как своего? И полюбит ли он тебя, как родную мать?
Вот в чем вопрос! Возможно, даже самый главный!
– А ты уже выбрала? – прервала свои размышления Власта.
– Нет, пока, – ответила Лиля, покачивая чашечку с остатками кофе на дне. – Ты знаешь, я тут первого сентября увидела одну девочку…
Лиля начала рассказывать. Про юбочку с кофточкой, про ободок в волосах.
– А почему ты вообще решила, что это – детдомовская девочка? – спросила ее Власта. – Может у нее родители есть, бабушки с дедушками. И вообще, она живет счастливо?
– Нет, Власта! – перебила подругу Лиля. – Ты бы видела ее глаза! Это же глаза старушки! Понимаешь? У счастливого ребенка не бывает таких глаз!
– Ты-то откуда знаешь? – воскликнула Власта. – Извини, подруга! Я не хотела ничего плохого сказать. Просто это несерьезно как-то. Один раз мельком увидеть девочку, даже не знать, кто она, откуда, и уже …
– Я точно знаю! – продолжала Лиля. – В тот день по телевизору показывали детдомовских детей. Они одеты все одинаково! И эти тоже были в такой одежде. Самой дешевой, наверное. Я не знаю.
Лиля налила себе минеральной воды и залпом выпила.
– Ну, хорошо. Допустим, – согласилась Власта. – А как ты ее искать собираешься? Не будешь же караулить ее на той улице каждый день.
– Я об этом тоже думала, – Лиля позвала официантку и заказала еще две чашечки кофе. – Я поищу, есть ли в этом районе детский дом. Или интернат. И схожу туда.
– Может ты и права, – неожиданно согласилась Власта. – Давай все делать по порядку. Сначала найдем детский дом. Потом сходим туда. А потом, – она придвинула к себе чашечку с кофе, только что принесенную официанткой. – А потом… Потом и видно будет…
– Давай так! – кивнула в ответ Лиля. – Спасибо тебе!
– Ок! Тут новые туры намечаются на Новый год. Я тебе вчера по факсу отправила.
И они начали обсуждать текущие дела.
4.
Лиля подошла к трехэтажному серому зданию. «Детский дом N14». Все правильно. Она в нерешительности остановилась перед входной дверью.
Найти это учреждение оказалось не таким сложным делом. В справочнике в этом районе он был всего один.
Утром Лиля созвонилась с заведующей и попросила встречи. Она пока ничего не стала говорить о цели своего визита.
Заведующая, сначала немного замешкалась, видимо подумав, что это какая-то внеочередная проверка. Но потом согласилась принять неизвестную гостью, назначив время после окончания своего рабочего дня.
Лилю это вполне устроило.
И вот теперь она стояла около двери и собиралась с духом войти внутрь.
Сентябрь в этом году стоял пасмурный. Уже почти стемнело, холодный осенний ветер собирал и кружил около земли желтые мокрые листья.
– Вы к кому? – за ее спиной раздался участливый голос.
Лиля обернулась.
Перед ней стояла уже немолодая, довольно полная, женщина небольшого роста. На ней было длинное пальто и маленький плоский берет, блинчиком лежащий на голове.
«Как квадратик», – почему-то подумала Лиля.
– Вы к нам? – переспросила женщина, берясь за ручку двери.
– К вам! – утвердительно произнесла Лиля.
– Так чего же стоите на холоде? – добродушно сказала женщина и открыла дверь. – Проходите, пожалуйста!
– Спасибо, – ответила Лиля, заходя вовнутрь. – А где мне найти Зинаиду Петровну?
– Так ее уже нет, наверное! Она в шесть заканчивает. Потом, если что, мы ее по телефону вызываем. Но, слава Богу, это редко случается.
Женщина направилась к лестнице.
– Но мы с ней сегодня договорились на семь часов, – растерянно произнесла Лиля.
– Ну, это другое дело! Раз договаривались, тогда должна быть! Пойдемте, я провожу!
Они поднялись на второй этаж.
– Вот ее кабинет! – женщина приоткрыла дверь. – Зинаида Петровна, здравствуйте! – Она заглянула внутрь кабинета. – К Вам пришли!
– Здравствуй, няня Ариша! Проходите, пожалуйста! – обратилась она к появившейся в дверях Лиле.
Лиля прошла в кабинет и села на стул, стоящий около письменного стола.
Она оглядела комнату.
Обычный рабочий кабинет. Шкаф с документами. На стенах – дипломы, свидетельства, фотографии. В основном, групповые. Обычно такие снимки делают на выпускных вечерах в детских садиках и школах.
Зинаида Петровна села напротив.
Она терпеливо ждала, пока гостья немного освоится.
Наконец, Лиля перевела взгляд на нее. Она явно не знала, с чего начать разговор.
– Вы хотели со мной поговорить? – тихим спокойным голосом спросила Зинаида Петровна.
– Да, – кивнула в ответ Лиля. – Я хочу удочерить девочку.
– Так, – выдохнула Зинаида Петровна. – А вы знаете…
– Зинаида Петровна, – Лиля немного придвинула стул и снизила голос. – Но я не знаю, как ее найти.
– Кого найти? – не поняла та.
– Девочку, – Лиля растерянно развела руками. – Я ее видела всего один раз. На улице. Я не знаю, где ее искать. Вот я и подумала, может быть это – одна из ваших девочек?
Зинаида Петровна с удивлением посмотрела на нее.
– А почему вы решили, что она должна быть именно у нас?
– Не знаю, – ответила Лиля. – Я так думаю.
– Ну, хорошо, – согласилась Зинаида Петровна, видя, что никакого более вразумительного ответа она не добъется. – Давайте, я покажу Вам фотографии наших детей. А Вы сами посмотрите.
Она достала из шкафа папку с фотографиями воспитанников.
С каждой страничкой это занятие становилось для Лили все невыносимее. С фотографий на нее смотрели детские лица. Очень разные. По возрасту, строению, выражению глаз.
Но ото всех этих фотографий веяло такой безысходностью… Даже у грудничков…
Лиля захлопнула папку и прижала руку к глазам. Она не могла больше этого видеть!
Зинаида Петровна налила в стакан воды и протянула ей.
– А вы думаете, это легко? Вот так взять и усыновить чужого ребенка?
Лиля ничего не ответила, только покачала головой из стороны в сторону.
– А знаете что? – вдруг спросила Зинаида Петровна, забирая у нее папку. – Давайте чайку попьем?
– Вам, наверное, домой надо? – неуверенно спросила Лиля, поднимая на нее покрасневшие от слез глаза. – Я и так Вас задержала.
– Ничего страшного! Не беспокойтесь! Я сегодня собиралась здесь остаться. Мои детки уже выросли. Вполне самостоятельные. Муж в командировку уехал. Так и мне лучше будет время провести в приятной компании. Вы не против?
– Нет, – улыбнулась Лиля.
Она даже обрадовалась такому повороту событий. Ей почему-то очень захотелось рассказать этой милой женщине про себя, про свою жизнь, про то, как она очень хочет найти эту девочку. И, может быть, для нее, это сейчас – самое главное в жизни!
– Ну, вот и отлично! Спасибо, что составите мне компанию!
Она открыла дверь кабинета. Комнату заполнил ванильный запах свежих булочек.
– Вы даже не представляете, какие ватрушки печет наша Семеновна! – она вышла в коридор и через несколько минут вернулась.
– Сейчас няня Ариша нам все принесет. Детишек уложит и придет. А мы давайте на диванчик переместимся. Здесь будет удобнее.
Лиля пересела на диван.
Зинаида Петровна подставила к ней маленький журнальный столик, постелила большую кружевную салфетку, достала две чашки с блюдечками, ложки, сахарницу и начатую коробку конфет.
– Вы извините, если бы я знала, захватила бы что-нибудь, – смутилась Лиля.
– Ничего, еще успеете! – ободрила ее Зинаида Петровна. – Вот, когда я к Вам в гости приду, тогда и угостите!
– Конечно, приходите! Я буду очень рада! – ответила Лиля.
Они сидели над пустыми чашками и молчали. В комнате горела настольная лампа, создавая атмосферу уюта и откровения.
Лиля не знала, с чего начать, а Зинаида Петровна не торопила. Она-то за свой долгий педагогический стаж насмотрелась всякого. И как усыновляли детей, и как отказывались от них. Сколько разговоров и бесед было проведено, сколько историй людских она выслушала за эти годы?
Она даже не считала то, чем она занималась, своей работой. Это была ее жизнь. И всю свою жизнь она посвятила не только детям, которых растила и воспитывала, а и тем, кто был рядом с ними. Не важно, до того, как они попадали в детский дом, или после того, как их забирали отсюда. Все эти люди были частью и ее жизни. И она готова была каждого выслушать и каждому помочь в эту непростую для них минуту.
Правда, не все ее благие намерения имели успешное завершение. Но, как говорится, в «чужую душу не влезешь». Во всяком случае, ее совесть была спокойна. Она делала все, что было в ее силах.
Лиля заговорила первой. Она вертела в руках пустую чашку и, глядя на нее, начала рассказывать. Начала издалека. Из детства. О своей семье, о Ляле, о том, как удивлялась неуемному желанию сестры заниматься детьми.
– Понимаете, Зинаида Петровна, – Лиля поставила чашечку на блюдце и снова взяла ее в руки. – Я действительно не понимала, как можно тратить свои лучшие молодые годы на это? Мне казалось, столько интересного вокруг! И, наконец, я считала, что надо сначала быт устроить. Работа, квартира, поездить, мир посмотреть, отдохнуть в конце концов. Но, чтобы вот так целый день за готовкой и пеленками простоять?
– И что же сейчас изменилось? – тихо спросила Зинаида Петровна, спокойно глядя на нее.
– Я сама не знаю, – ответила Лиля. – Просто за несколько последних месяцев такие события происходят, как-то все одно к одному. Иногда – явные, иногда, словно мне кто-то подсказывает.
– Ну, например? Если не секрет, конечно.
– Нет, не секрет, – Лиля улыбнулась, посмотрев на Зинаиду Петровну. – Конечно не секрет, раз уж мы с вами вот так разговариваем.
– А вот и мы! – дверь отворилась, и на пороге показалась няня Ариша с эмалированным чайником в руках и решетчатой подставкой для него.
Рядом с ней стояла девочка. В руках у нее на небольшой тарелке лежали несколько ватрушек.
– Вот, спасибо! – Зинаида Петровна поднялась им навстречу. – Ну, что Ариша, дети спят?
– Спят, Зинаида Петровна!
– Ну, и хорошо! Знакомьтесь! – она обернулась к Лиле. – Это наша няня Ариша. Моя палочка-выручалочка!
– Да, ладно Вам! – смутилась няня Ариша.
– А мы уже знакомы, – сказала Лиля, вставая с дивана. – Как раз, няня Ариша меня к Вам и проводила.
– А это моя помощница, Танечка! – няня Ариша положила на стол подставку и поставила на нее чайник. – Ставь, деточка, сюда! – Она показала на середину стола.
Девочка поставила тарелку и снова отступила к няне Арише.
– Может быть, с нами попьете чайку. А? – спросила Зинаида Петровна.
– А чего бы и не попить? Вот только схожу, гляну, как там малыши и вернусь, – ответила няня Ариша. – Танечка, посидишь тут без меня пока?
Девочка посмотрела на нее снизу вверх, потом мельком взглянула на Зинаиду Петровну и остановила взгляд на Лиле.
Лиле показалось, что прошла целая вечность. Этот детский взгляд, словно насквозь просветил ее, заглянув в самую глубину ее мыслей.
Собственно, она даже не успела ни о чем подумать в то мгновение, но она физически ощутила, что ее просто вывернули наизнанку.
Девочка снова посмотрела на няню Аришу и молча пошла к дивану.
– Ну, я скоро! – няня Ариша вышла из комнаты.
Зинаида Петровна поставила на стол еще две чашки и разлила душистый свежезаваренный чай.
– Вот, угощайтесь! – она подвинула чашки Лиле и Танечке.
«Странно», – подумала Лиля. – «Почему эта девочка не спит? Маленькая ведь еще».
Но задавать вопросы не решилась.
Танечка села в противоположном конце дивана, не притронувшись ни к чашке с чаем, ни к конфетам.
Она, немного наклонив головку вниз, рассматривала узор на стареньком потертом ковре, лежащем посреди кабинета.
Всем своим видом она показывала, что ей нисколько не интересен ни этот поздний ужин, ни разговор взрослых. Она просто сидела и ждала свою няню Аришу.
Прошло наверное больше часа. Женщины тихо вели неторопливую беседу. Без имен и конкретики. Рассказывали друг другу какие-то эпизоды своей жизни, оценивая про себя, каким образом сами бы поступили в той или иной ситуации.
За разговором они не заметили, как Танечка уснула.
Девочка, скрючившись, сидела в углу дивана. Потом, видимо устав от такой неудобной позы, она распрямила затекшие ножки, положив их на подлокотник, а сама, словно неваляшка, откинулась прямо под бок Лили, уткнувшись в нее щечкой.
Лиля почувствовала прикосновение маленькой теплой головки и замерла, не зная как себя вести дальше.
Можно было чуть отодвинуться и удобнее положить девочку. Можно было пересесть на стул, освободив для нее весь диван. А можно было вот так, не шевелясь, сидеть, охраняя ее детский спокойный сон…
Зинаида Петровна достала из шкафа небольшой плед и накрыла Танечку.
Так они просидели еще некоторое время, пока не пришла няня Ариша.
– Ой, вы уж меня извините! – запричитала она шепотом. – Василек наш маленький раскапризничался что-то? Насилу успокоила! Давайте я отнесу Танюшку. Намаялась, бедненькая!
Она наклонилась, чтобы взять девочку.
– А можно, я? – тоже шепотом спросила Лиля.
– А чего ж нельзя? – одобрительно ответила няня Ариша. – Давай я головку придержу, а ты вставай пока.
Лиля аккуратно поднялась и взяла спящего ребенка на руки.
Танечка спала крепко, даже не пошевелилась. Только смешно так уткнулась лицом ей где-то между рукой и грудью, устраиваясь поудобнее.
Лиля крепче прижала ее к себе и вышла вслед за няней Аришей.
В детской спальне Лиля аккуратно положила ребенка в ее кроватку, поправила одеяло и почему-то положила руку ей на животик.
Как тогда, Павлику…
Няня Ариша стояла чуть поодаль и молча наблюдала за происходящим.
Лиля посмотрела на нее. Та в ответ кивнула головой, словно давая свое согласие. На что?
Лиля снова посмотрела на Танечку и, зачем-то поправив тонкий белый ободок для волос, лежащий на ее тумбочке, повернулась к выходу.
5.
Зинаида Петровна сидела за своим рабочим столом и просматривала личные дела своих воспитанников.
Вчерашний разговор с Лилей заставил ее о многом задуматься.
Ей очень хотелось помочь этой женщине. Но в глубине души у нее жило большое сомнение в том, что Лиля осознанно приняла решение принять чужого ребенка.
Все-таки уже немолодая женщина, с вполне сложившимся мировоззрением. Не будет ли ошибкой отдать ей ребенка? Будет ли хорошо ребенку с ней? Не захочется ли лей через некоторое время вернуть его обратно, как наскучившую игрушку?
Много вопросов! И на каждый надо найти ответ, чтобы избежать ошибки!
Зинаида Петровна открыла очередную папку.
– Отец – Верещагин Николай Михайлович, мать – Верещагина Юлия Романовна…– вполголоса проговорила она. – Какая судьба у девочки? Отчего так получается?
Этот вопрос она задавала себе по сто раз на дню, видя то одного, то другого ребенка.
И неправда, что к этому можно привыкнуть. Немного отодвинуть в сторону эмоции и попытаться помочь, чем сможешь, этим несчастным детям. Это – да! А привыкнуть? Нет, невозможно к этому привыкнуть и с этим смириться! Смириться, значит признать, что по-другому быть не может. А должно быть!
В этом Зинаида Петровна была твердо убеждена!
Потихоньку дверь открылась, и на пороге показалась Лиля.
– Простите, Зинаида Петровна, что без звонка, – сказала она, сделав шаг вперед.
– Проходите, проходите! – Зинаида Петровна закрыла папку и отложила ее в сторону.
Лиля подошла к столу и присела на стул.
– Я решила! – она открыто посмотрела ей прямо в глаза.
– Хорошо! – спокойно ответила та, ожидая продолжения разговора.
– Я твердо решила взять ребенка! – Повторила Лиля, словно еще раз убеждая себя в этом. – Я хочу удочерить Танечку.
Зинаида Петровна, не отводя глаз, смотрела на нее.
– Это уже сформировавшийся ребенок, – сказала она. – Ей семь лет, несмотря на то, что она такая маленькая ростом. Может быть лучше грудничка взять? С ним полегче будет!
– Зинаида Петровна, – Лиля встала со стула, словно от этого зависело решение заведующей. – Я ее на руках держала. Она – моя! Понимаете? Я чувствую!
–Понимаю, – ответила Зинаида Петровна. – Вы не нервничайте! Я же Вас не отговариваю. Но Вы и меня должны понять. Все-таки ребенок, не кукла! А вообще-то мы, взрослые, глубоко ошибаемся, когда считаем, что мы выбираем себе детей. На самом деле, это они выбирают нас! Их детская интуиция им куда больше подсказывает, чем нам наш, затуманенный всякими условностями, разум.
Она взяла из стопки верхнюю папку.
– Вот, как раз только что смотрела личное дело Танечки. Почитайте! Потом поговорим.
Лиля открыла папку и, присев на стул, начала читать.
Закончив, она протянула ее Зинаиде Петровне и заплакала.
– Вот, видите, – Зинаида Петровна положила папку к остальным. – И об этом и Вы и она будете помнить каждый день, каждую секунду! И что нужно сделать для того, чтобы как-то хотя бы сгладить эти раны? Я уже не говорю о том, чтобы их полностью залечить?
– Не знаю, – вытирая слезы, тихо ответила Лиля.
– Вот, и я говорю! Не так все просто!
Она встала и подошла к окну. Видимо, чтобы дать Лиле немного успокоиться, полила из небольшого желтого кувшинчика цветы, растущие в горшках на подоконнике. Потом вернулась на свое место.
– Ну, хорошо! Мы поступим так, как положено! Все по порядку! Для начала возьмите Танечку на выходные. А потом посмотрим! Согласны?
– Конечно, согласна!
Зинаида Петровна вышла на несколько минут и снова вернулась.
– Сейчас они пообедают, и ее приведут. Может быть, и Вы покушаете?
– Нет, нет! Спасибо большое, – ответила Лиля.
Ей сейчас было совсем не до еды.
Через некоторое время воспитательница в белом халате привела за руку Танечку.
– Спасибо, Галина Ивановна! – сказала Зинаида Петровна. – Вы можете идти! Танечка, – обратилась она к девочке. – Подойди поближе, пожалуйста!
Та, глядя на нее, сделала несколько шагов и остановилась посреди комнаты.
– Танечка, – снова начала Зинаида Петровна. – Вот эту женщину зовут Лилия Андреевна. – Она показала рукой на Лилю. – Она хочет пригласить тебя в гости на выходные дни.
Танечка повернулась к Лиле и пристально посмотрела на нее.
Лиле снова стало не по себе, но она постаралась не выдать своего смятения, а тоже посмотрела Танечке прямо в глаза.
В эту минуту ей казалось, что из ее глаз и из нее самой льется такой поток нежности и любви к этой девочке. Она с трудом сдержала себя, чтобы не броситься к ней и не обнять ее со всей силой, на которую была способна в этот момент!
В комнате на некоторое время воцарилась тишина.
– Я поеду с тобой! – неожиданно громко раздался детский голос. – Если у нас все получится, я хочу, чтобы у меня было другое имя!
– Какое? – спросила Лиля, делая шаг навстречу Танечке.
Та посмотрела в окно, словно ища поддержки у серых облаков, медленно плывущих по осеннему влажному небу.
– Юля, – тихо сказала та и выбежала из кабинета.
Гл. 27. НАДЕЖДА
1.
По телевизору шел очередной нескончаемый бразильский сериал.
Баба Тася сидела на диване, распуская какую-то старую вязаную кофточку. Она решила на несколько дней остаться погостить у Надежды с Андреем.
Хоть и жили они неподалеку, но встречались не так уж часто. В основном по праздникам. У всех были свои дела. Ничего не поделаешь!
Надежда готовила стол к ужину. Она тоже была рада. Хоть и много лет прошло с тех пор, как они с Андреем стали жить на хуторе, а до сих пор скучала она по матери. И по маме Тоне, царство ей небесное.
– Вона как! – проговорила баба Тася. – Как накрутили-то! Сами никак не разберутся, чей сын?
– Мам, – вдруг неожиданно спросила Надежда, присев к ней на диван. – А ты меня так же любила, как Андрюшу?
Баба Тася продолжала смотреть на экран.
Надежда встала, решив, что та увлеклась фильмом и не слышит ее.
– А почему ты так спрашиваешь, дочка? Я тебя чем обидела? – раздался из-за ее спины голос бабы Таси.
– Нет, нет, мамочка! Что ты? – Надежда бросилась к ней. – Что ты?
Она снова присела рядом и обняла мать.
– Ты не подумай чего! – снова успокоила она ее. – Я за Лилечку волнуюсь.
– Да, – протянула баба Тася.– Я тоже не ожидала, что Лиля захочет взять приемного ребенка. Мне всегда казалось, что она и детей-то не любит совсем. Да видно что-то такое происходит с людьми. Меняются люди. Жизнь меняет, наверное.
– А я даже и рада! – сказала Надежда, складывая в руках кухонное полотенце. – И вообще, она помягче стала! С Лялькой разговаривает. Я прямо нарадоваться не могла в ее последний приезд. Любо-дорого посмотреть! И Андрей довольный ходит!
– Да, Андрюшенька успокоился за девочек ваших! – улыбнулась баба Тася. – А когда вам хорошо, мне и тем паче!
– Мамочка ты моя дорогая! – снова обняла ее Надежда. – Я тебе так благодарна! Я тебя так люблю!
Она крепко поцеловала ее.
– Да, ладно, ладно тебе, – баба Тася погладила ее по руке. – Любой бы так поступил.
– Может и так! – согласилась Надежда. – Но ты моя единственная мамочка. И я тебя очень люблю! А знаешь?
Надежда посмотрела на экран.
Там шло бурное выяснение отношений между двумя женщинами, одна из которых была постарше, а другая – совсем юная девушка.
Баба Тася, казалось, тоже увлеклась их диалогом.
Надежда снова поднялась с дивана, решив не продолжать разговора.
– Ты что-то хотела мне сказать? – вдруг неожиданно спросила баба Тася.
– Да я и сама толком не знаю, – нерешительно начала разговор Надежда, снова присев на диван.
– Ты начни говорить, а там разберемся, – посмотрела на нее баба Тася.
– Помнишь, Лиля привозила вышивку бисером? Там еще Божья Матерь с младенцем изображены.
– Помню, – ответила баба Тася, прикрывая глаза. – Я тогда сразу все поняла, дочка.
– Что поняла? – растерянно спросила Надежда.
У нее в голове в одну секунду все перемешалось.
– Ты же даже не знаешь, о чем я хочу тебе рассказать?
– Ты думаешь, дочка, – баба Тася посмотрела ей в глаза. – Если ты мне не родная, так я ничего про тебя и не чувствую?
– Нет, мамочка! Что ты? – попыталась успокоить ее Надежда. – Только мне тогда показалось, что это будто я изображена на той вышивке. Тот ребеночек – это я сама! А женщина – моя мама. Та, что меня родила. Ты не обижайся, что я тебе это говорю. Я тебя очень-очень люблю! Ты для меня – самый дорогой человек на свете! Но ведь где-то есть и та, другая, что родила меня. Почему-то я никогда об этом не думала. Знала, что приемная, и все. А, вот, когда ту вышивку увидела, так мне захотелось эту женщину увидеть! Ты не сердись, моя ты дорогая мамочка!
– Да нет, все ты правильно говоришь, дочка! – спокойно ответила баба Тася. – С той женщиной, что родила, ты навек пуповиной связана. Я это понимаю. Я постаралась тебе заменить ее, насколько смогла. Никогда различия не делала между тобой и Андрюшей.
– Ты моя родная! – снова крепко обняла ее Надежда.– А может быть мне съездить туда? Ну, в тот монастырь, где Лиля купила эту вышивку? Посмотрю на монахиню, что ее сделала. Может, поговорю с ней. А вдруг…? – Она замолчала.
– Ты действительно хотела бы с ней встретиться? – спросила баба Тася.
Надежда поднялась с дивана и пошла к столу. Баба Тася не торопила ее с ответом.
– Понимаешь, – первой заговорила Надежда. – Ты мне рассказывала про мою мать. Жаль, конечно, что фотографий не осталось. Я не знаю, что бы я сказала ей при встрече, но…, – она повернулась к бабе Тасе. – Мне так хочется ее увидеть!
Надежда задумалась, присев на стул возле стола.
– Мам, послушай! – Она вдруг резко обернулась к бабе Тасе. – А вот, интересно, та женщина на вышивке тоже, наверное, на кого-то похожа? Ведь картины пишутся с какой-то натуры?
– А чего тут гадать-то? – спокойно сказала баба Тася. – Любаша это! Как есть она! Точка в точку.
2.
Стоял хороший зимний день. Светило солнце. Прохладный воздух не давал возможности долго оставаться на одном месте, но, в то же время, не обжигал сильным морозом.
Небольшая группа туристов собралась на стоянке около своего автобуса в ожидании начала экскурсии.
– Смотри, Андрюша! – Надежда показала рукой в сторону большого раскидистого дерева.
– Снегири! – улыбнулся Андрей, проследив взглядом туда, куда показывала жена. –Как красные огоньки!
– А здесь снегири живут? – поинтересовалась Надежда. – Может это еще какие птички? Просто похожи?
– Может и так! – согласился Андрей. – Ты же знаешь, я не специалист. Вот, Анатолий бы сразу определил!
– Да, Анатолий знает! – согласилась надежда. – Ой, и не напоминай про детей! Сразу домой захотелось!
– Ничего с твоими детьми не сделается за три дня! – Андрей обнял ее за плечи и прижал к себе. – Наседка ты моя! Ты же сама напросилась на эту поездку. Лиля путевку оформила. Чего ж теперь?
– Да, нет. Я уж, так просто. Вспомнилось. – Надежда улыбнувшись, посмотрела на мужа. – Все в порядке.
– Ну, вот и отлично!
Молоденькая девушка-экскурсовод, сопровождавшая их в этой поездке, возвратилась из маленького домика, стоящего у самых ворот.
Она была одета в длинную черную юбку, меховой полушубок и такую же меховую шапочку в форме капорка, что делало ее совсем юной.
В руке девушка держала папку с бумагами.
– Все собрались? – спросила она у ожидающих ее людей.
– Все, все, Ирочка! – утвердительно ответили те.
– Господа! – с серьезным видом продолжала девушка. – Еще раз обращаю ваше внимание на то, что монастырь – действующий! Поэтому, большая просьба, самостоятельно никуда не отлучаться, вопросы задавать только мне и сестре Елене, которая проведет вас внутри монастыря. Ну, что ж, начнем? Прошу за мной!
Группа вошла во двор.
Вся территория монастыря была обнесена высоким кирпичным забором, выложенным особым рисунком.
Видно было, что не все еще восстановлено, но общий облик уже представлял собой единый цельный ансамбль.
Основные постройки были отремонтированы и выкрашены. Посажены ровными рядами аллеи из молодых пока еще деревьев. Аккуратно расчищены дорожки.
Ирочка и присоединившаяся к ней сестра Елена долго и очень подробно рассказывали им про историю монастыря и жизнь сестер.
Надежда никак не могла дождаться, когда же они пойдут в мастерские. Ей нетерпелось увидеть ту монахиню, которая сделала ту вышивку, так всколыхнувшую ее чувства.
«А почему я решила, что она непременно окажется там? Что у нее других забот нету? Вот бы удалось поговорить с ней!» – Надежду даже пробил озноб от этой мысли.
«Нет», – возразила она сама себе. – «Ирочка сказала, что нельзя с ними разговаривать… А вдруг она сама захочет со мной поговорить?» – сильная дрожь вновь пробежала по всему телу.
– Тебе холодно? – спросил Андрей, сильнее прижимая ее к себе.
– Нет, нет, – ответила Надежда. – все в порядке. – Просто я волнуюсь.
– Чего ты волнуешься? Что случилось? Смотри, как все прекрасно! Погода отличная!
– Погода? – растерянно ответила Надежда. – Да, погода хорошая.
– А, может, ее уже и в живых-то нет? – ни с того, ни с сего продолжила она.
– Ты о ком? – не понял Андрей.
– О той монахине, что вышивку делала.
– Надюша, я все понимаю, – он старался говорить как можно спокойнее. – Но и ты ведь не маленькая. Сколько лет прошло! И потом, ну, сказала мать, что, мол, это – она! Любаша твоя. Ну, так мало ли на кого эта вышивка может быть похожа! Мы с тобой уже решили, поедем, а там, как получится! Не настраивай себя раньше времени, пожалуйста!
Андрей остановился и повернул жену лицом к себе.
– Наденька, милая! Я понимаю, пытаюсь понять твои чувства. Но, не растрачивай себя там, где мы не в силах что-либо изменить! Столько лет прошло! – повторил он, прижимая ее к себе.
– Федоровы, Андрей Павлович, Надежда Павловна! – окликнула их Ирочка. – Не отставайте, пожалуйста!
– Идем, идем! – отозвался Андрей, и они побежали догонять всех.
– Вот это здание только недавно отремонтировано. Здесь наши мастерские, – продолжала свой рассказ сестра Елена. – Но мы чуть позже сюда вернемся, а пока пройдем вон в то здание, – и она рукой показала вперед.
Мать Алексия в это время подходила к подъезду, собираясь подняться в мастерскую. Она обучала рукоделию сестер. Скоро должно было начаться очередное занятие.
Она резко обернулась на окрик Ирочки и впилась взглядом в группу удаляющихся туристов.
3.
«Наконец-то!», – подумала Надежда, заходя вместе со всеми в рукодельную.
– Вот здесь…
Сестра Елена что-то рассказывала, но Надежда ее совсем не слушала.
Она быстро окинула взглядом стены и полочки, на которых были выставлены, выложены и развешаны работы сестер. Вот она! Вышивка, собственно из-за которой она и совершила это неблизкое путешествие.
Тот же бисер, тот же сюжет, даже почти те же цвета!
Надежда подошла поближе.
Вышивка, аккуратно обрамленная тонкой деревянной рамочкой, висела на стене среди других работ.
Надежда вглядывалась в личико младенца и не находила того, что искала.
Возможно, вышивала другая мастерица?
– Скажите, пожалуйста, – обратилась она к сестре Елене. – А кто делал эту работу?
– Мать Алексия. Вы знаете, так получилось, что у нас, кроме нее до последнего времени никто и не работал с бисером. Традиционная иконопись все-таки требует другого художественного исполнения.
Надежда согласно кивнула головой, вновь переводя взгляд на вышивку.
– Но в последние несколько месяцев мать Алексия учит сестер и этому ремеслу.
– А можно ее уви…, – легкое покашливание Ирочки осекло ее на полуслове.
– Вот сейчас как раз занятие проходит! – продолжала сестра Елена.
Она произнесла это совершенно спокойным тихим голосом, но Надежде показалось, что прогремел гром!
Она впилась глазами в вышивку, словно хватаясь за нее, как за соломинку. Как за последнюю возможность не потерять надежду встретиться с матерью, которая, видимо подсознательно жила в ней все эти долгие годы и вот так неожиданно вдруг вспыхнула с новой силой. Как же ей не хотелось, чтобы она вновь угасла! Самым сокровенным ее желанием сейчас было продлить этот миг ощущения близости и единства с ней.
Андрей, услышав, что сказала сестра Елена, посмотрел в сторону сидящих за большим столом монахинь.
Они все были увлечены своей работой и их, казалось, ничто не интересовало, кроме нее.
Только одна монахиня, намного старше других, сидевшая в торце стола, подняла голову и в упор смотрела на Надежду.
Та почувствовала этот взгляд на себе. Каждой своей клеточкой, каждым нервом. Но, у нее не было сил обернуться. Она боялась не увидеть того, что уже столько раз рисовала себе в своем воображении.
Андрей взял жену под руку и тихонько попытался развернуть от стены. Она безвольно поддалась.
Они смотрели друг на друга. Не двигаясь с места и, даже, не пытаясь сделать первый шаг навстречу друг другу.
Два родных человека, Мать и Дочь!
Два чужих человека. Мать, которая навсегда вычеркнула ее из своей жизни, и Дочь, давно простившая ей это.
Экскурсанты вышли на улицу.
По-прежнему светило солнце, по-прежнему щеки обдавал легкий морозец.
– Ты чего загрустила? – спросил Андрей, наклоняясь к жене.
– Это была она, – тихо ответила Надежда, продолжая шагать вслед за всеми.
Андрей резко остановился.
– Как она? Ее ведь вроде Алексией назвали?
– Я прочитала перед поездкой, у них имена меняются при постриге. И даже не один раз. Да, разве в имени дело? – она посмотрела на мужа. – Она это! Я точно знаю! И она меня узнала, – Надежда опустила глаза. – Но не подошла…
– Так пойдем, вернемся! Попросим поговорить с ней! Ирочка! – Крикнул он шедшей немного впереди девушке.
– Не надо, Андрей! – осекла его Надежда.
– Как не надо? – Андрей в нерешительности посмотрел на нее. – Ты столько лет этого ждала! И вот так просто об этом говоришь?
– А ничего нет, понимаешь? – Надежда посмотрела на него снизу вверх. – Ничего не осталось! Пусто! И она ко мне не подошла, – грустно повторила Надежда.
Она перевела взгляд на черные ветки большого дерева, ярко вычерченные на фоне голубого неба, на которых недавно краснели яркие перышки птичек.
– Вон, и снегири улетели!
– Чего? – не понял Андрей.
– Горели, как два красных солнышка, и погасли…Улетели…Зато у меня есть ты, и мама, и дети! – она нежно посмотрела на мужа.
– И внуки! – добавил Андрей. – А там, глядишь, и до правнуков недалеко!
Он подхватил Надежду под руку, и они побежали вслед за всеми к автобусу.
Занятия по рукоделию закончились.
Мать Алексия оделась и вышла на улицу.
На дорожке, ведущей к воротам, никого не было.
Мать Алексия сделала по направлению к ней несколько шагов, потом резко развернулась и пошла в другую сторону.
Зайдя в свою келью, она не спеша сняла мантию и, встав на колени перед иконостасом, начала молиться, беззвучно шевеля сморщенными от старости губами.
Молитва ее была обращена к Господу, к ее Господу! А Господь, как известно, у каждого – свой, и чужих тайн не выдает…
Гл. 28. НАСТЯ
1.
«И чего же они так кричат?» – сердито подумала Настя и накрыла голову одеялом.
– Тетя Настя! Ты спишь? – дверь тихонько приоткрылась, и в проеме показались две детские головки.
Малыши не решались зайти в комнату, но и любопытство им не давало спокойно ждать, когда Настя проснется.
Они смешно топтались и подпрыгивали за дверью, стараясь оттеснить друг друга, потому что каждый из них хотел первым распахнуть дверь и броситься к тете Насте.
– Эй вы, шумелки! С вами разве поспишь? – Настя приподнялась на локте.
– Ур-р-а-а! – закричали в два голоса малыши и бросились к ней.
Они тут же вскарабкались на кровать и повисли у Насти на шее.
Она, смеясь, обхватила их и все втроем повалились на подушку.
– Ну, что вы на нее набросились? – Лиля, широко распахнула дверь.
Щелкнул выключатель.
Яркий свет залил всю комнату, высветив барахтающихся на диване детей.
Лиля подошла к окну и задернула тяжелые ночные шторы, мягкими фалдами свисающие с карниза под самым потолком.
– С приездом, племянница! – сказала она, подходя к дивану. – Макар! Любаша! Ну, хватит, хватит! Успокойтесь, – Лиля попыталась оттащить малышей от Насти, но этого ей сделать не удалось.
– Так, – сказала она, выпрямившись. – «Спокойной ночи» сегодня не смотрим!
Дети, как по команде, соскочили с дивана и встали рядом с ней.
– Эх, вы! – обиженным тоном проговорила Настя, поднимаясь с подушки. – Меня, родную тетю, на какой-то телек променяли!
– Нет! Нет! – закричали дети – Мы не на телек!
– А на что? – расхохоталась Настя, видя, что малыши никак не могут понять, что ее так рассмешило.
Было видно, что им очень хотелось еще повозиться с Настей, но и угроза мамы была нешуточной!
– Ты не бойся! – заговорщецким тоном сказал Макар. – Мы посмотрим «спокойной ночи», а потом ты к нам приходи. Придешь?
– Приду, приду! Куда же я от вас денусь?
– Ну, давайте! Сейчас Юлечка хлеба свежего принесет, и будем ужинать! Быстро, руки мыть! – скомандовала она малышам.
Те, обгоняя друг друга, побежали в ванную.
– Дай, хоть обниму тебя, племяшка! – Лиля крепко обхватила Настю руками. – Молодец, что приехала! Маме уже позвонила, что добралась?
Настя, ничего не ответив, отвела глаза в сторону.
Лиля немного отстранилась от нее.
– Что-то случилось? Неприятности? – спросила она, заглядывая ей в глаза.
Настя неопределенно пожала плечами.
– Все здоровы? Настя, что ты молчишь?
– Все здоровы, тетя Лиля. У них все нормально!
– А у кого тогда ненормально? У тебя?
Настя опять промолчала. Она отвернула голову к окну. Слезы сами собой потекли по щекам.
Она вовсе не хотела плакать! Никто ее не понимает. И тетя Лиля не поймет!
Ей стало так грустно!
Настя закрыла лицо руками и разрыдалась.
– Настенька, девочка моя! – Лиля обняла ее за плечи и попыталась успокоить. – Что случилось-то? Расскажи!
– Все против меня! – Настя резко обернулась к ней. – Ну, неужели я такая плохая? Что, я хуже всех? Почему все против меня? Родная мать, и та выгнала меня из дома!
– Как выгнала? – Лиля непонимающе заморгала глазами. – Что ты такое говоришь?
– Вот так, взяла и выгнала! – повторила Настя. – Родную дочь и то не пожалела! Руки распускать стала. Щека до сих пор ноет! Вот какая твоя сестричка оказалась! Всю жизнь притворяться! Лялечка – добрая! Лялечка – хорошая!
Лиля на шаг отступила от нее.
– Настя, – тихо сказала она. – Ты не смеешь так говорить! Она – твоя мать!
– Хороша мать! – Настя уже вошла в раж. – Какая она мать, если может ударить собственного ребенка? Что она за мать такая?
– Прекрати! – громко крикнула Лиля. – Если ты еще хоть одно слово скажешь про мою сестру…, – глаза Лили сделались сухими и колючими.
Она произнесла эту фразу очень тихим и ровным голосом, но Насте сделалось жутко. Она не знала, как себя вести дальше.
В эту минуту Настя поняла, что не получит поддержки и в этом доме. А куда ей тогда деваться? Теперь она осталась совсем одна!
– Как же мне дальше жить? – И она в голос разрыдалась.
– Девочка моя! – Лиля снова прижала ее к себе. – Все образуется! Поверь мне! Все будет так, как должно быть! Нужно только немного потерпеть.
Лиля гладила ее по коротко подстриженной колючей макушке.
Настя плакала, пропитывая слезами плечо ее тонкой футболки.
В распахнутых дверях неподвижно стояла Юля, прижав к себе Макара и Любашу.
Все трое, молча, смотрели на маму и Настю, боясь невольно помешать им. Каждый из них, вероятно, воспринимал это по-своему. Но все трое чувствовали, что сейчас происходит что-то очень важное в жизни их семьи!
Где-то глубоко-глубоко завязываются те маленькие узелочки, на которые потом и опираются судьбы самых близких людей. И что очень важно завязать эти узелочки потуже, чтобы ничто не смогло их разрушить.
Уж, они-то это знали не понаслышке!
2.
Дети давно спали.
Лиля, Настя и Юлечка сидели за столом и допивали, наверное, уже третий чайник чая.
Спать совсем не хотелось.
– Настюш, а Макарка с Любашкой сильно подросли? – спросила Юля, разворачивая очередную конфету.
– Конечно, – Ответила Настя, отпивая глоток горячего чая.
– Конечно! – повторила Юля. – Ты ведь целый год их не видела!
– Нет, полгода, – поправила ее Настя. – В сентябре вы все приезжали. Забыла что-ли?
– Нет, я не забыла. Просто, кажется, это так давно было! Я уже по бабушке с дедушкой соскучилась. А как баба Тася?
Лиля посмотрела на дочь.
Вот что значит, юность! А ей-то кажется, что это было совсем недавно!
Лиля провела ложечкой по золотистой поверхности чая в чашке.
Как быстро пролетели последние десять лет. Десять лет! С ума сойти можно! Сколько всего приключилось в ее жизни за эти годы? Вот, правду говорят, что жизнь может перевернуться. И в самом деле. Ее жизнь именно перевернулась, на сто восемьдесят градусов.
Она, всегда считавшая себя свободной и самостоятельной, считавшая, что семья – это не ее образ жизни в принципе, стала терпеливой и хорошей матерью. И кому? Приемным детям!
Кто бы ей сказал об этом десять лет назад! Она бы тогда очень долго смеялась!
А сейчас она – очень счастлива! От того, что все у нее получается. И получается так, как она хочет. От того, что она – свободна и самостоятельна!
Стоп! К чему она вернулась? К самой себе? Наверное? Вполне возможно! В этой жизни ничего нет невозможного. Это Лиля твердо усвоила и, как говорится, проверила на себе.
В какой это книжке или в кино, она уже не помнила, но была такая фраза: «Все будет так, как должно быть! Даже, если будет иначе…»
Эта мысль тогда просто поразила ее своей логикой и простотой. Лиля даже записала эту фразу. И с каждым эпизодом своей жизни она все больше убеждалась в ее правоте.
– А ты представляешь, – прервал ее мысли смех Юли. – Когда они были маленькими, совсем еще маленькими, все время пальчик сосали. Мы просто не знали, что с ними делать! И, что интересно, когда их на стульчики сажали кушать, знаешь, такие высокие стульчики?
Настя утвердительно кивнула головой.
– Ну, вот, – продолжала Юля, – они в рот брали пальчик, причем той руки, которая ближе к другому была. Понимаешь?
– Не совсем, – ответила Настя.
– Ну, смотри. Вот, например, если Любаша слева видела, то пальчик правой ручки в рот брала. А, если ее справа сажали, то – левой. Той, что к Макарке была ближе. А он – наоборот! Теперь поняла?
– Теперь поняла, – утвердительно кивнула Настя.
– А еще они уже считать немного умеют и несколько букв знают. Я тебе сейчас их «Прописи» покажу, – она вскочила с места.
– Ты куда? – остановила ее Лиля. – Разбудишь! Завтра покажешь.
– Ну, хорошо! – согласилась Юля и села на прежнее место. – А куда ты поступать будешь? Ты мне так и не сказала, – вдруг спросила она.
– Я тебе уже говорила, что не знаю пока, – раздраженно ответила Настя.
Юля растерянно посмотрела на мать, словно не Настя, а она стояла перед такой дилеммой.
– Настя, – вдруг сказала она. – Я придумала! Давай вместе поступать! Я в педагогический пойду. Вместе веселее будет!
Настя с усмешкой посмотрела на нее. Вот уж, чего она меньше всего хотела, так это возиться с детьми. Нет, поиграть с ними, как, например, сегодня, это – пожалуйста. Но, с нее хватит Тоньки и Павлика! Еще с чужими возиться! Ни за что!
– Ни за что! – повторила она вслух.
– Ну и зря! – надулась Юля, – это же так интересно! Они такие забавные!
– Ну, и иди, занимайся с ними, я тебе не даю, что ли? – вспылила Настя.
– Ну, довольно, Юлечка! – остановила надвигающийся скандал Лиля. – Давайте, девочки. Спать пора. Настенька с дороги устала. Завтра наговоритесь.
– Давайте! – согласилась Юля. – Сейчас со стола уберу, – и она стала собирать посуду.
– Насть, а ты к нам надолго? – спросила она, вытирая вымытые чашки.
– Не знаю, – буркнула Настя и подошла к окну.
Она открыла створку, и комнату наполнил аромат летней июньской ночи с неповторимыми запахами цветущих растений. Казалось, что даже яркие звезды, разбросанные по черному бархатному небу, тоже имеют свой запах. Сильный, терпкий, добрый.
Лиля осуждающе посмотрела на дочь и подошла к Насте.
Они обе стояли и смотрели в эту манящую темноту.
– Тетя Лиля, – тихо сказала Настя, – пойдем, погуляем? Или тебе завтра рано вставать?
Она подняла на нее глаза, влажные от набегающих слез. Лиля не смогла ей отказать.
– Вы только аккуратнее, пожалуйста, – предупредила их Юля. – Не волнуйся, мамочка, я все уберу и лягу. Ключи возьмите!
3.
Они вышли на улицу.
Ночь действительно была какой-то необычной. Очень темной и очень теплой.
Они пошли вдоль бульвара, что проходил по соседней улице.
« Какие они разные, Юлечка и Настя», – думала Лиля. – «Казалось бы – ровесницы, а совершенно разные. Впрочем, ничего удивительного!» – сама себе возразила она. – «И жизнь у них по-разному складывалась, и семьи разные, и они – разные!»
– Вот видишь, тетя Лиля, – первой заговорила Настя. – Ты Юльку и Любашу с Макаркой вон как любишь! А тут, родную дочь…
– Ты опять про свое думаешь? Никак не успокоишься?
– А как тут успокоиться? – она остановилась и посмотрела на Лилю. – Когда родная мать…
– Настя, – Лиля сделала шаг вперед. – Ты маму не осуждай. Мама всю жизнь с вами занималась. А ведь она в свое время хотела певицей стать. Да вот только решила себя своей семье посвятить. Вам с папой. Чтобы в доме все было по уму, как говорится.
– А чего же вы с ней постоянно ругались, если она такая хорошая? Я, тетя Лиля, между прочим, всегда на твоей стороне была. Они тебя обижали, а я заступалась!
Лиля обняла ее за плечи.
– Заступница ты моя дорогая! Знаешь, мне тогда тоже казалось, что меня не понимают. Обидно было до слез! А пожаловаться было некому. Я тогда тоже рассуждала примерно, как ты. И по поводу детей, и по поводу семьи вообще. А, вот жизнь все на свои места расставила. Время нужно. Чтобы осмыслить все самой. Никто в этом случае не поможет! Только сама себе! И ситуации разные жизненные. Присматриваться надо к ним. Они многому учат. Только мы порой не видим, не хотим ничего видеть и замечать, кроме собственных обид. Жалеем себя часто. И не жалеть надо, а подумать, почему так произошло? И почему именно со мной? Не «за что?», а «почему?» И как из этого выйти, чтобы ни себе, ни другим не навредить? Пожалуй, это самый главный вопрос по жизни! А, что касается детей моих? – Лиля остановилась и посмотрела на Настю.
Та, не останавливаясь, продолжала молча идти вперед, и было непонятно, согласна она с тем, что говорит Лиля или нет.
– Это – мои дети! Понимаешь? – Лиля пошла вслед за ней. – Юлечку я взяла, когда ей было семь лет. Семь лет! Это уже почти состоявшийся человек! Прошедший через такое, что не каждому взрослому под силу! Да, может быть я не знала с ней, что такое пеленки и распашонки! Может быть? Но, что такое бессонные ночи, я, поверь мне, хорошо знаю. И не от того, что болит животик. От этого много средств разных есть! А от того, что болит душа у этого маленького человечка! Понимаешь, Настя? У нее душа болит, а ты не знаешь, что сделать? Какую таблетку можно дать в этом случае? Какое заклинание сказать, чтобы хоть немного унять эту боль? А ты говоришь, не родная! Я, когда слово «мама» первый раз от нее услышала, разревелась, как ненормальная! И она, глядя на меня, тоже взахлеб! Вот так и стояли обе и не знали, от горя плачем или от радости?
Настя остановилась и посмотрела на Лилю.
– Я никогда об этом не думала, – сказала она.
– Просто у нас не было разговора на эту тему, – ответила Лиля. – А ты, кстати, знаешь, что бабушка Надя тоже приемная дочка у бабы Таси?
– Что? Бабушка Надя? – Настя остановилась. В ее округлившихся глазах, казалось, отразился свет сразу всех фонарей, расположенных поблизости.
– Вот видишь, – рассмеялась Лиля. – ты даже того, что у тебя «под носом», не знаешь. А обижаешься, что тебя не понимают. Ты сама-то кем из своих близких интересуешься?
– Нет, ты правду говоришь? Она не родная дочка? – никак не могла успокоиться Настя. – Приеду, обязательно спрошу!
– Спроси, спроси! – поддакнула Лиля.
– И мама про это знает? И папа?
– Конечно, знает! – ответила Лиля.
– И ничего мне не сказали!
– Вот, приедешь домой, и разберись с этим! Бабушка Надя тебе много интересного может рассказать.
– А как бабушкиных родителей звали? Их баба Тася знала или видела когда-нибудь?
– Знала, конечно! Они в нашем селе жили. На хуторе, где сейчас бабушка с дедушкой живут.
Глаза Насти еще больше округлились.
– Это дом бабушкиных родителей? Вот новость за новостью! А как их звали?
– Отца – Макар Савич, а маму – Любаша.
Настя присела на стоявшую рядом скамейку, не в силах больше выносить этого нескончаемого потока новостей. Лиля устроилась рядом.
– Макар и Любаша… Так это, ты в честь них наших близнецов назвала?
– Да, в их честь! Дело давнее. Все друг друга простили уже. А родные корни, куда ж от них деться? Нравятся они нам или не нравятся? Это – наши корни. Мы своей жизнью можем поправить то, что нам не нравится, но отказываться от них нельзя! Вот, ты на маму обижаешься. А как же Юлечке быть, или Макарке с Любашей? Их-то матери попросту предали. Бог им судья, а, возможно, сами они себя судят еще похлеще. Не знаю. Только детям я все время говорить буду, что не должны они на них зла держать. Благодаря им, они на этот свет появились, благодаря им живут!
– Твоим детям так хорошо рассуждать, – возразила Настя. – Они в тепле и достатке живут. А вот те, кого не усыновили? Им каково?
– Да, сложно все это! – согласилась Лиля.
– Тетя Лиль, а зачем ты еще близнецов взяла? Жили бы себе с Юлькой?
– Так получилось, – улыбнулась Лиля. – Юлечка часто ходила к своей няне в детский дом. Там есть такая няня Ариша, очень добрая женщина. И вот, однажды, приходит и рассказывает, что привезли к ним близняшек, мальчика и девочку. Они все время плакали, а как только Юлечка к ним подходила, сразу замолкали и улыбались ей. Им тогда чуть больше годика было, а Юлечке лет двенадцать, наверное. Ну, да, двенадцать. А тут как раз незадолго до этого вся история с бабушкой Надей раскрылась. Мы ведь тоже поначалу ничего не знали. В общем, подумали мы с Юлькой, и решили взять их к себе. Она – молодец! Практически весь уход за детьми на себя взяла. Я весь день на работе. Первые два года няня у нас была, а как в садик пошли, Юлька сама стала все делать. Молодец она у меня!
– Да, любишь ты ее, тетя Лиля, – снова загрустила Настя.
– Насть, а Насть! – Лиля поднялась со скамейки.– Хватит хандрить! У тебя жизнь только начинается, а ты слезы льешь! Не стыдно? Вон, какую прическу забабахала! Красавица ты моя!
– Тебе нравится? – удивилась Настя, но, чувствовалось, что ей было приятно то, что Лиля заметила.
Становилось прохладно. Над горизонтом появилась светлая полоска.
– Короткие июньские ночи! – задумчиво сказала Лиля. – Сейчас ты ляжешь спать, а завтра – проснешься, и обо всем совсем по-другому будешь думать!
Они повернули к дому.
– Тетя Лиля, а я, кажется, влюбилась! – чуть слышно сказала Настя.
– Ну, вот это – другой разговор! Расскажешь?
– Давай завтра, а то тебе рано на работу надо, – ответила Настя.
– Ну, завтра, так завтра! – согласилась Лиля. – Тебе виднее.
И они зашли в подъезд.
ЭПИЛОГ
На палитре осени влюбленной
У дороги встретились одной
Юный цвет, почти совсем зеленый,
И преклонный темно-золотой…
1.
Баба Тася сидела у окна и ждала сына.
Сегодня – 23 сентября. День рождения их семьи!
Как хорошо, что попал этот день на выходной, ничего не надо переносить.
А как Тихон Матвеевич, председатель, который их записал тогда, сильно ворчал! Но, он добрый он был. Ворчал так, для виду. А потом слова очень нужные сказал!
Вон, по той дорожке они с Пашенькой шли. Молодые! Счастливые!
А вот на этом крыльце их Тонечка встретила…
Ругалась сильно! Но тоже добрая была!
– Ох, Андрюшенька идет! – баба Тася увидела сына, подходящего к калитке, и быстро поднялась со стула.
– Ну, что, собралась? – Андрей переступил порог родительского дома. – Здравствуй, мама! – Он подошел к ней и поцеловал в щеку.
– Павлушенька, пойдем, сынок! – крикнула она правнуку.
– Привет, дед! – Павлик вышел из своей комнаты.
«Дед!» – подумала баба Тася. – «Никак не привыкну, что он – дед!»
– Женщины там вовсю готовят! – сказал Андрей, помогая матери одеться. – Пахнет вкусно. Еле ушел! А отец-то где?
– Проверить одно место надо! Вчера там компания сидела большая! Мало ли что? – серьезно ответил Павлик. – Я хотел с ним пойти, но решил, что надо с вами. С ним я в любой день успею!
– Это ты правильно рассудил, – одобрил Андрей.
Они вышли за калитку и пошли вдоль улицы.
– Давно я здесь не был, – проговорил Андрей. – Вот, вроде и живу рядом, а все времени не хватает на родную улицу заглянуть. Мам, помнишь, как я на палке скакал? С фашистами за папку сражался!
– Дед, – усмехнулся Павлик. – А чего на палке-то? Игрушечных коней не было, что ли? Вон их сколько!
– Эх, милый! В то время не то, что коней, хлеба вдоволь не было!
– Странно! – удивился мальчик. – Как это может быть?
– А тебе лучше этого и не знать никогда! – сказала баба Тася. – Не для того отцы ваши погибали!
– Да, сынок! Слава Богу, что вас такое не коснулось! Но, знать и помнить об этом надо!
Они подошли к Памятнику односельчанам, погибшим во время Великой Отечественной войны.
На мраморной доске были выбиты, тесненные золотом, фамилии.
– Федоров Павел Андреевич, 15 декабря 1916 г. – 14 декабря 1941 г., рядовой Красной Армии, – нашла почти в конце длинного списка баба Тася.
Она провела пальцами по шершавым буквам, словно выписывая их снова.
– Один денек до Дня рождения не дожил. Пашенька мой…
Потом приложила к ним ладонь и закрыла глаза.
В одно мгновенье перед ней промелькнули яркие картинки их недолгих дней, проведенные вместе.
Смех, слезы, встречи, расставания… глаза ее Павлика… любящие и назидательные, добрые и строгие…
Теплая сильная струя, пронзила дрожащую ладонь, все сильнее прижимая ее к холодной плите, и разлилась по всей руке.
Ей не хотелось открывать глаза. В этот момент она была с ним! Она так давно не чувствовала тепла его прикосновения…
«Скоро, скоро, мой любимый…» – прошептала она, не в силах прервать это неземное свидание.
– Мамочка, пойдем? – Андрей чуть тронул ее за плечо. – Прохладно. Хотя и солнышко, но все-таки осень!
Баба Тася открыла глаза и вышла за оградку памятника.
– Бабушка, смотри! – Павлик показал на букетик ярких листьев, лежащий около постамента. – Я тут веточкой плохие листья сбросил, а красивые положил.
– Молодец ты у меня! – улыбнулась баба Тася. – Пойдемте, мальчики! Нас, наверное, уже ждут!
«Какой же дед – мальчик? Он же уже седой весь!» – подумал Павлик, но ничего не сказал и пошел вслед за взрослыми.
2.
– Вот так, вроде бы все подготовили! – сказала Надежда, придирчиво рассматривая красиво оформленные блюда с салатами, овощами, пирожками и холодцом. – Еще не забыть рыбу выложить и курицу из духовки достать!
– Мам, да не волнуйся ты! – Ляля домывала освободившиеся разделочные доски. – Тут еды на неделю вперед! Когда готовим, всегда кажется, что мало. А потом по баночкам всем раздаем!
– Вот и хорошо! – ответила Надежда. – Вкусные вещи, небось, не каждый день готовим. Пусть побольше будет!
– Все! – Ляля поставила на место последнюю доску и положила в ящик вымытые и протертые насухо ножи. – Пока наши не пришли, мы с Лилькой пойдем к березкам сходим? Детство вспомним!
– Идите, идите! Только долго не задерживайтесь! Скоро за стол сядем!
– Мы недолго! Лиля! – крикнула она сестре. – Пойдем, погуляем?
Лиля вышла из комнаты, где занималась с Макаром и Любашей азбукой.
– Давай, сходим! – обрадовалась она. – Юлечка! Собирай ребят, и приходите к нам!
– Ура! Гулять пойдем! – закричали дети, хватая свои вещи и начиная их быстро натягивать на себя.
– Спокойно, спокойно! – утихомирила их старшая сестра. – Одевайтесь, как следует. Не спешите. Мам, вы не ждите. Мы скоро придем!
Ляля и Лиля вышли за ворота и направились к холму.
– И все-таки, я никак не могу понять, как наша бабушка могла маму оставить? – вдруг ни с того, ни с сего сказала Ляля. – Ты знаешь? Я, когда это услышала в первый раз, мне чуть плохо не стало!
– Да-а, – протянуля Лиля. – Но, кто ее знает, какие были обстоятельства?
– Да какие могут быть обстоятельства, чтобы от собственного ребенка отказаться?
Они подошли к толстым высоким березам. Листья еще не облетели и янтарным желтым цветом переливались на солнце.
– Как быстро деревья растут! – снова заговорила Ляля. – Смотри, а корни-то какие мощные! Хотя, Анатолий говорил, что березы не такие уж и долгожители. Лет семьдесят живут. По возрасту, почти как люди, получается!
Ляля провела рукой по пятнистой коре.
– А, вдруг вот с этого самого места бабушка Любаша провожала на фронт Макара Савича? Помнишь, как мама рассказывала про их любовь? Может и эту саму березу обнимала тогда?
Ляля попыталась обхватить березу, но у нее не хватило рук.
– Толстая такая!
– А ты знаешь? – задумчиво сказала Лиля. – Если бы та Любаша не отказалась тогда от нашей мамы, то и бабы Таси с бабой Тоней у нас не было, а, может, и нас с тобой не было…
– Да, наверное, – согласилась Ляля. – Ладно, чего это мы философствуем? Что нам поговорить больше не о чем? И так редко видимся! Лилька, ты замуж-то собираешься?
Лиля отрицательно покачала головой.
– Не думала пока! Дети еще маленькие.
– Дети вырастут! – Ляля посмотрела на сестру. – А тебе нужно жизнь свою устраивать! Уже не девочка! Ты, Лилька, из одной крайности в другую кидаешься. То детей «на дух» не хочешь, а то вся им без остатка отдаешься. Это тоже неправильно.
– Наверное, ты права, – неожиданно согласилась Лиля. – Надо будет подумать.
– Подумай, подумай! – засмеялась Ляля и закружилась, широко раскинув руки. – «Листья желтые над городом кружатся!» – громко запела она.
– И от осени не спрятаться, не скрыться… – услышали они голос подбегавшей к ним Тонечки.
Чуть поодаль шли Юля с маленькими Макаркой и Любашей.
– А у вас хорошо на два голоса получается! – похвалила Лиля. – Может домашний ансамбль организовать?
– А что? – подхватила идею Ляля. – Будем ездить, выступать!
– А нас на ударные инструменты возьмете? – спросила подошедшая Юля, показывая на малышей.
– Вот, нам как раз такие и нужны! – ответила Ляля и все дружно рассмеялись.
Они еще немного постояли, любуясь видом, открывающимся сверху.
Дети с шумом бегали по большой поляне, усыпанной осенними листьями.
– Ляля, а как у Насти дела? Давно ее не видела.
– Ой, и не спрашивай, сестренка! – ответила та. – Спасибо, что вразумила ее тогда. Хоть немного! Я совсем извелась, пока ты не позвонила, что она у тебя. А потом, когда она приехала, зашла, вещи свои собрала и ушла к этому своему Максу.
– Ты хоть видела его? Что за парень-то?
– Видела один раз. Как-то на улице встретились. Они с ним идут, милуются. Нас увидела, сразу лицо серьезное сделала. Поздоровалась, и мимо прошла. Словно чужая, – грустно сказала Ляля и нахмурила брови.
– Да, видно не достучалась я до нее тогда, – Лиля подняла с земли видно только что упавший листочек.
Он был наполовину желтый, а наполовину еще зеленый.
– Смотри, еще не весь пожелтел, а уже с ветки сорвался. Улететь поскорее захотел, да силенок-то не хватило. На землю упал…
– Да, по молодости все кажется простым и доступным, – поддержала ее Ляля. – Ну, да ладно! Голова есть, надеюсь, справится! Жаль только, что учиться не пошла. Год пропустит. Вот, Юлечка твоя – молодчина! Вон как за малышами бегает! А ведь тоже, жизнь у нее не сахар была! Могла бы и зачерстветь совсем!
– Могла бы, – согласилась Лиля. – А мы-то на что?
– И то верно! – поддакнула Ляля. – Пойдем! Нас, наверное, заждались уже! Ребята, пошли домой! – крикнула она детям, и сестры, взявшись за руки, пошли по направлению к дому.
3.
Все с шумом рассаживались за большой длинный стол. В торце его, в удобном старом кресле сидел дед Андрей. Рядом, с одной стороны, стоял стул бабы Таси, а с другой – Надежды. По обеим сторонам расположились дочери со своими семьями.
На комоде стояла старая, наполовину выцветшая, и единственно сохранившаяся фотография Павла. Глаза его улыбались из-под нависшего на лоб кудрявого чуба, словно говорили: «Не грустите, мои любимые! Я всегда с вами! Я все вижу и все про вас знаю! И помогаю! Я помогаю вам! Вы только услышьте меня! Я же люблю вас!»
Наконец за столом наступила временное затишье. Все приступили к еде.
Вдруг дверь отворилась, и на пороге показалась Настя.
Она похорошела.
Волосы немного подросли и были уложены в аккуратную стрижку.
На ней была одета нежно-голубая курточка с капюшоном, отороченным таким же голубым мехом. Шею украшал тонкий легкий платок, подобранный в тон куртке.
Из-под куртки тонкой полоской выглядывала короткая гофрированная юбочка. На ногах были высокие черные сапоги на тонком каблуке.
– Здравствуйте всем! – громко сказала Настя, стараясь не выдать своего волнения.
Все разом обернули головы в ее сторону. Повисла некоторая пауза.
– Доченька моя! – Ляля бросилась к ней. – Как я рада! Пришла все-таки!
– А куда же я денусь? – попыталась пошутить Настя, но не в силах сдержаться, кинулась в объятия матери.
Макарка и Любаша с криком вскочили со своих мест и кинулись к Насте. Они прыгали вокруг нее, дергая за одежду и пытаясь обратить на себя внимание.
– А, ну, малышня! – прикрикнул на них Андрей! – За стол быстро! Дайте Насте раздеться. Проходи, дочка! – как ни в чем ни бывало, обратился он к ней.
– Дед, я не одна! – громко сказала Настя, поворачиваясь к двери. – Макс, проходи!
Макс осторожно вошел в комнату.
– Это – мой муж! Максим! – четко произнесла Настя, беря его под руку.
В воздухе снова повисла тишина.
Ляля отступила от них на шаг и приложила руки к лицу.
– А ты чего сидишь? – обратился Андрей к зятю. – Место приготовь! Как-никак взрослая дочь с мужем в гости пришла!
Анатолий, все еще продолжая непроизвольно улыбаться, вскочил с места и подставил еще один стул рядом с тем, что предназначался для Насти.
– Проходите! Присаживайтесь! – пригласил Андрей молодых людей.
Те, молча, прошли к столу и сели.
– Ну, ты даешь! Могла бы мне сказать! – шепнула сестре Тонечка.
– Так получилось, – тоже шепотом ответила Настя.
– Больше двух – говорят вслух! – остановила их Юля с противоположной стороны стола. Ей самой тоже очень хотелось узнать подробности.
– Ну, так что, мои родные! – Андрей подождал, пока смолкнет шум приветствий, и поднялся со своего места. – Наконец-то мы все в сборе и можем начинать наш праздник! Я не буду долго говорить. Вы все знаете, по какому поводу мы вот так собираемся каждый год. Но, сегодня, в нашу дружную команду влился новый человек, и я бы хотел сказать несколько слов.
Он покрутил в руках хрустальную рюмку, наполненную собственноручно приготовленной вишневой наливкой. Яркие солнечные лучи, заиграв на резных гранях, отразились от темно-бардовой жидкости и блеснули в воздухе, словно радуга.
– Хотя, честно скажу, несколько неожиданно, но, наверное, этим жизнь и интересна! Мы рады всем, кто переступает наш порог с добрыми намерениями. Надо нам привыкать, – он посмотрел на Надежду и дочерей, – что дети наши подрастают. Выйдут замуж, женятся. Все, как положено! Ну, так вот, – он поднял рюмку, – за нового члена нашей семьи!
Все дружно потянулись друг к другу рюмками и стаканчиками с соком.
Застучали по тарелкам вилки. Все проголодались. И все было так вкусно!
– А на самом деле, – среди наступившего затишья неожиданно громко сказала Настя. – На самом деле надо выпить за трех новых членов нашей семьи.
Все удивленно посмотрели на нее.
– Ты это о ком? – спросила Ляля.
– Я беременная, и, говорят, двойняшки.
– Как беременная? – Ляля положила вилку и широко раскрытыми глазами, не моргая, смотрела на дочь.
– И какой срок? – с деловым видом спросила Тонечка.
– Почти три месяца, – ответила Настя, одной рукой держа вилку, а другой нервно комкая бумажную салфетку.
Она с вызывающим видом смотрела на сидящих вокруг нее, готовая в любую минуту кинуться на защиту своих, только что зародившихся детей.
Макс опустил ее руку на колени и сжал в своих ладонях.
– Настя, – тихо проговорила Ляля, – тебе же еще нет и восемнадцати. Максим, вы же взрослый человек? – она перевела взгляд на юношу.
– Ольга Андреевна! – все невольно вздрогнули, потому что первый раз в их семье Лялю назвали полным именем. – Ольга Андреевна, Анатолий Васильевич! Я люблю Настеньку. Я никогда не причиню ей зла. Если Вы дадите согласие, мы завтра же пойдем и распишемся. Я хочу, чтобы наши дети родились в полноценной семье!
Ляля растерянно смотрела на мужа. Он, всегда такой решительный и твердый, настолько растерялся, что не нашелся, что ответить.
– А кто будет, девочки? – опять заерзала на стуле Тонечка
Настю била мелкая дрожь. Она готова была разрыдаться. Зачем только она пришла сюда сегодня? Ничего не изменилось! Ничего!
– Ну, вот и хорошо! – вдруг раздался голос бабы Таси. – Вот и прибавление будет! Ты – молодец, Настенька! От нас не отстаешь! Двойняшки – это знаешь как хорошо! Это два самых близких человека на земле. Словно две половиночки!
– Молодец, Настька! – уже не сдерживаясь, закричала Тонечка.
– Поздравляем! Ура! – Юля подбежала к ней и крепко поцеловала в щеку.
Павлик, хотя ему тоже очень хотелось подойти к сестре, продолжал сидеть на своем месте и посматривал на деда с отцом.
Он ведь не девчонка и должен вести себя сдержанно.
– А кто все-таки будет? Не сказали? Ты УЗИ делала? – продолжала верещать Юля.
– Да оставьте вы ее в покое! Чего набросились? – Лиля наклонилась к Насте через стол. – А ты уже в консультации была? Все точно?
Та утвердительно кивнула головой.
– Ну, что бабушка Ляля! – Лиля взяла свою рюмку и подошла к сестре. – Все хорошо! Привыкай! А я хочу выпить за нас, двойняшек! За бабу Тасю с бабой Тоней, земля ей пухом! За нас с тобой! За Макарку с Любашей! Правильно баба Тася сказала, мы, как две половиночки, по жизни идем!
– А у меня, говорят, мальчики будут. Два мальчика! – сказала вдруг Настя.
Все опять обернулись к ней.
– Вот это я понимаю! – Павлик повернулся к отцу. – А то все девчонки да девчонки! Хоть будет с кем в футбол поиграть!
– Я тоже мальчик! – возмутился Макар.
– Конечно, конечно! – Лиля подхватила его на руки.
Тут же к ней подбежала Любаша. Лиля второй рукой прижала ее к себе.
Все громко рассмеялись! Комнату заполнил радостный шумный гомон.
Такой, какой бывает в хорошей компании на веселом празднике!
Где все друг другу рады!
ОТ АВТОРА
У нас на даче рос большой розовый куст. Высотой он был более двух метров и к концу лета почти закрывал окно.
Хотя я несколько лет работала в журнале, рассказывающем о растениях, самой заниматься ими все как-то не получалось. Возможно, не хватало знаний, возможно, просто терпения.
И так случилось, что в одну из морозных зим, куст вымерз. Вымерз так, что пришлось обрезать почти до основания все ветви, и я, раскачивая сухой корень, выглядывающий из-под земли, даже подумала его совсем выкопать, а на этом месте посадить новый куст.
Причем, растения в ту зиму погибли у многих садоводов, которые были намного опытнее меня.
Но, поскольку за новым растением надо было куда-то ехать, решили пока оставить все, как есть. Место это быстро зарастало сорняками, которые периодически приходилось убирать.
Каково же было мое удивление, когда однажды среди травы, я обнаружила молодые побеги.
Лето уже прошло свою середину. Побеги были настолько тонкие и слабые, что казалось совершенно невозможным продержаться им до зимы и, тем более, пережить новые морозы.
Но, все именно так и получилось! И сейчас этот куст снова радует нас своими прекрасными цветами.
Вот так и в жизни! Главное – сохранить корни!
Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в правоте этой мысли. Кстати, совсем не новой. Но, почему-то, очень редко нами вспоминаемой.
Но, стоит только задуматься над этим, как сразу начинаешь чувствовать себя не просто листочком на генеалогическом древе, а именно тем листочком, без которого этого древа вообще бы не было.
Было бы другое!
Но это уже и совсем другая история…
Многих-многих поколений вашим семьям, дорогие читатели!
Вновь собирается праздничный стол,
Годы бегут,
Плавно течет обо всем разговор,
Внуки растут,
Возраст такой – не велик и не мал,
Не юбилей,
Все вы – надежный и крепкий причал
Жизни моей.
Что же мне вам подарить в этот день?
Что же сказать?
Или банальную слов дребедень
Лучше убрать?
Может, и так все понятно без слов,
Нового нет?
Корни одни и единая кровь –
Вот и ответ!
Нет, я скажу, вы простите меня,
Не утерплю,
Звуки взволнованной нотой звенят,
Бога молю:
Чтоб не разбился о скалы судьбы
Добрый ковчег,
Чтоб не согнулся под ветром шальным
Юный побег,
Чтоб даже самая звездная ночь –
Утром – рассвет!
Чтобы хотелось друг другу помочь,
В этом – секрет!
Чтобы, гоняясь по склонам крутым,
Счастье завлечь,
Чтобы в азарте погони за ним
Корни не сжечь!
С уважением, Роза Шорникова
2003-2010 г.г.
Москва-Сочи-Дубрава
Социальные профили